Home Германский стендПеремены в Штахе

Перемены в Штахе

Эссе

Географически Штах расположен в Рейнской области. Он славится своей стариной, живописностью ландшафтов и идиллией: седые камни средневековой рейнской романтики в окружении вековых деревьев. Речушка под названием Брюлле вносит в несравненный пейзаж неотъемлемый компонент – бурлящую по камням воду.


В Штахе два отеля – один фешенебельный, другой скромный; кемпинг для туристов; клуб для проведения симпозиумов и встреч. Но главная достопримечательность – монастырь бенедиктинцев. Здесь каждый может почувствовать себя на время монахом. Тишина, григорианский хорал, мир внутри и вокруг нас. В придачу монахи в благородном одеянии, из коих тот или иной, молясь, медитируя или беседуя с гостем, постоянно украшает собой пейзаж или монастырский сад. Все в высшей степени просто, почти аскетически сурово – они занимаются сельским хозяйством, выращивают плодовые деревья, поскольку для разведения винограда здешний климат уж слишком суров. Я избавлю себя от перечисления дальнейших подробностей, если скажу, что Штах превозносится чиновниками протокола из расположенной неподалеку столицы как «благодатное» местечко. Один высокопоставленный чиновник протокола, говорят, даже сказал однажды; «Что можно желать лучшего? Европа в наивысшем ее проявлении в пятидесяти минутах езды на «мерседесе».

Действительно, Штаху, пожалуй, едва ли можно найти замену: XI (а может, X или XII) век, седая рейнская романтика, григорианский хорал и открывающаяся возможность пожить временно монахом в фешенебельном отеле, вкушая по соседству блаженство от причастности к литургии, святым дарам и прочим утешениям католической церкви. «Прямо-таки незаменимое местечко, – я опять цитирую чиновника протокола, – для прогулки и отдыха», где, смотря по состоянию сердца, легких и желез внутренней секреции, можно побродить полчаса, час, полтора, три, а то и целый день, вооружившись картой карманного формата, которую бесплатно можно получить у швейцара фешенебельного отеля. То, что в фешенебельном отеле можно также побыть на время чьим-то мужем или женой, хорошо известно всем светским циникам, они знают – ничто не выйдет из стен отеля и никто тактично не спросит о брачном свидетельстве.

Только протокол способен по достоинству оценить, насколько незаменим Штах для дам – супруг высоких чужеземных гостей, наносящих государственный визит. Пока мужья ведут в Бонне нелицеприятный разговор, жены с удовольствием садятся в протокольные «мерседесы» и едут в Штах. Поездку приурочивают ко времени, чтобы прибыть туда к non или sext и не упустить возможность усладить слух и взор хором монахов в их элегантном облачении; потом гостьи вкушают либо завтрак, либо ленч, совершают, смотря по времени, настроению и выносливости, по прекрасным – воистину так! – лесам в размеренном темпе моцион, присутствуют после обеда на non или vesper, пьют чай и возвращаются, преисполненные глубочайшего умиротворения, назад в столицу. Но не только для иностранных, и для немецких политиков Штах – незаменимое местечко для медитаций и духовного очищения; Штаху уже доводилось видеть весьма суровых мужей, смиренно преклонивших колени и проливающих слезы. В особый экстаз от Штаха приходят гости из Соединенных Штатов и Африки, говорят, бывали даже случаи спонтанного обращения в другую веру. Где так убедительно демонстрируется ora, не забывают, однако, и про labora – то и дело встречаешь братьев-монахов с огрубелыми лицами, налипшей на руках и ногах грязью, даже в запачканных коровьим навозом «рабочих» рясах, и что самое удивительное – это не подставные, а истинные монахи-бенедиктинцы, что трудятся здесь. Поражает только, с какой охотой покидают они эту идиллию.

Монахи на самом деле любят путешествовать – они читают лекции, с диапозитивами и без, участвуют в конгрессах, дискуссиях, глаголют с трибуны; некоторые из них стали внештатными сотрудниками воскресных литературных приложений крупных солидных газет, они освещают там проблемы теологии, религии и христианства и не упускают возможности посетить Гамбург, Мюнхен и Франкфурт. Да, они с радостью уезжают отсюда, эти братья-монахи, и не всегда с такой же радостью возвращаются назад. Поэтому из сорока семи монахов, числящихся «по штату», редко можно застать всех братьев на месте. Уже случалось такое, что на послеобеденном богослужении присутствовало только одиннадцать, а однажды даже всего лишь девять монахов. Одна очень высокопоставленная супруга из Таиланда спросила после мессы со страхом в голосе, не свирепствует ли здесь мор или, может, господа монахи – она изучала немецкий язык по литературе начала XIX века – «чахнут» на своих ложах в кельях? Чиновник протокола вынужден был обратиться за справкой к аббату и получил в ответ ошеломляющее разъяснение, что болен только один монах, а все остальные в отъезде.

Так как численность наемной рабочей силы в век технократии, как водится, постоянно растет, то Штах не в состоянии содержать себя самостоятельно, на собственные финансы. Он получает солидную дотацию от государства и от церковной провинции; при этом сам факт оказания финансовой поддержки считается явлением обычным и еще никогда не встречал сопротивления со стороны финансового комитета, даже у самых просвещенных его членов. Кто же осмелится оставить Штах без государственной дотации? Это все равно что внести предложение продать Кёльнский собор на слом как ненужную груду камней. Можно смело утверждать: даже самый мелочный столичный атеист не откажет Штаху в помощи. Штах – чего не должно быть – зависим материально от государства и от церковной провинции, на землях которой расположен. Конечно, и государство, и церковная провинция по-своему тоже зависят от Штаха, но кто тут сумеет докопаться до сути этой диалектики противоборствующих взаимозависимостей?

Ясно только – аббат гребет деньги, и немалые. Но взамен государство и церковная провинция хотят что-то видеть, или, пожалуй, вернее – хотят, чтобы было что видеть и слышать. Что толку, в конце концов, от такого огромного монастыря со всем его сложным хозяйством (куда более сложным, чем сам монастырский уклад), если, как случилось однажды туманным осенним днем во время визита (не католической) королевы, на мессе в элегантных рясах присутствовало только пятнадцать монахов, и хотя они и «поднажали», хоровое пение все равно было жалким; и это при том, что двух совсем дряхлых монахов, уже лежачих больных, заставили в довольно невежливых выражениях подняться и выполнить послушание – петь в церковном хоре. Королева была очень разочарована, ну просто очень. Во время последовавшего за этим в отеле ланча выражение ее лица оставалось надутым и кислым, как у девушки-продавщицы, обманутой кавалером на танцах. Ведь как-никак Штах – это понятие, и королева распорядилась у себя дома, чтобы ее детально проинформировали относительно истории, традиций и сегодняшней функции Штаха.

Весть о малочисленности хора в монастыре неизбежно докатилась до ушей главы государства. На сей раз глава по-настоящему разозлился, передав свое недовольство дальше – архиепископу, тот в свою очередь доложил о случившемся в собственноручном послании, начинавшемся словами: «Scandalum fuisse…», генералу Ордена бенедиктинцев в Рим, откуда генерал послал запрос в Штах, настояв на поименном списке присутствовавших и отсутствовавших, с подробными объяснениями цели поездки каждого убывшего монаха.

Проводимое дознание, естественно, подзатянулось, но даже и после некоторых манипуляций, предпринятых решительной рукой аббата, результаты оставались плачевными: только для шестнадцати отсутствовавших монахов удалось представить адекватное алиби; восемь из них предавались совершенно невинному занятию – просвещали в женском монастыре монахинь-бенедиктинок; а еще восемь разъезжали по приглашению христианских церковных организаций в просветительских целях с докладами – кто с цветными диапозитивами, а кто – без.

Пять монахов, что помоложе, выехали на литературный симпозиум, тема которого заставила основательно наморщить лоб как главу государства, так и архиепископа: «Отображение оргазма в новейшей немецкой литературе». Позднее выяснилось, что четверо молодых монахов нашли тему скучной и большую часть времени провели в кинотеатре, к тому же в ложе для курящих. Алиби еще одиннадцати оставалось довольно сомнительным. Двое отправились якобы в монастырь, с которым поддерживаются дружеские связи, чтобы взглянуть на отдельные тома acta sanktorum, украденные из библиотеки Штахского монастыря во времена послевоенной неразберихи; оба монаха так и не доехали до дружественного монастыря и упорно отказывались назвать, где же они были на самом деле (так и не выяснилось до сегодняшнего дня!). Еще один монах поехал в Голландию, имея обоснование для поездки, но не имея конкретной цели, – в качестве первого он указал изучение изменений в голландском католицизме. Подобное обоснование архиепископ определил как «весьма неопределенное». Другой монах ездил в северонемецкий университетский город, будто бы идя навстречу желанию именитого физика, попросившего о доверительной беседе с монахом; в действительности, как выяснилось позднее (физик самолично дал на приеме эту справку главе государства!), он пытался помешать переходу ученого в католическую веру.

Словом, одни неприятности. Аббата нельзя было сместить, его можно было только забаллотировать, а сделать это монахи отказались. Они любили своего аббата. Тому удалось на время притушить их страсть к путешествиям. Следующим государственным гостем был президент из Африки, со знанием дела разбиравшийся в монастырских устоях, поскольку воспитывался в свое время у бенедиктинцев; присутствовало тридцать два монаха, но и тридцать два поющих монаха не могут произвести такого впечатления, будто Штах-ский монастырь переполнен.

Глава государства, удивленный осведомленностью африканского гостя в делах Ордена, выказал шефу протокола явное неудовольствие и поставил перед ним вопрос: выполняет ли еще Штах возложенную на него функцию? Это привело к устному объяснению между федеральным чиновником и прелатом епископской канцелярии. Тема разговора держалась в секрете, но кое-что неизбежно просочилось: после искусственного сдерживания «охоты к перемене мест» в Штахе дошло до клептомании и эксгибиционизма. Одиннадцать молодых монахов пришлось поместить в психиатрическую больницу. Просьба аббата заведомо предупреждать о важных государственных визитах, чтобы в зависимости от этого регулировать вояжи монахов, была отклонена. Он получил лаконичный ответ: Штах должен всегда находиться в состоянии «боевой готовности», поскольку часто, без всякого предупреждения, наезжают охочие до осмотров гости, особенно из стран восточного блока.

«Штахский кризис», если можно так выразиться, длился примерно год, пока в один прохладный, но солнечный весенний денек вдруг не нагрянули с визитом, без всякого предупреждения, глава государства и архиепископ. Как этим двум старым плутам удалось сохранить в тайне свою договоренность, так никогда и не вышло наружу. В тот весенний денек, сразу после завтрака, оба отдали распоряжение «запрячь» свои «мерседесы-600» и выехали в Штах, там они встретились и, не поприветствовав аббата, ринулись прямиком в церковь, где только что началась terz. Присутствовали четырнадцать монахов.

Аббат во время легкой трапезы (хлеб, вино, маслины) не то чтобы держался спокойным, а просто был таким. Он вынужден был, сказал он, после того как ему удалось добиться при посещении высокого северного гостя почти квоты по «штатному расписанию» – сорок три монаха в хоре! – опять приоткрыть «вентиль». На саркастический вопрос архиепископа, что означает в соответствии с монастырским уставом слово «вентиль», аббат ответил сердечным приглашением ознакомиться как-нибудь на досуге с медицинскими заключениями, поступившими из психиатрической больницы. Оба господина, прибывшие нанести сокрушительное поражение аббату, сами потерпели фиаско. Аббат заявил, что лично ему совершенно безразличны все государственные визиты, а нуждающиеся в утешении и душевном покое политики, совершающие время от времени набеги на Штах, обременительны для него. Он выразил готовность допускать при особо важных государственных визитах к участию в хоре во время богослужения мирян-студентов и их меньших братьев из нищенствующего «ордена». Доставка вспомогательных певческих сил и обеспечение их рясами – дело досточтимого господина епископа и глубокоуважаемого господина президента. «А если вы, – добавил он с циничной откровенностью, – предпочитаете прибегнуть к артистам, пожалуйста! Но тогда я не могу дать вам никаких гарантий!»

Во время следующего государственного визита (диктатора-католика из юго-западной европейской страны) в хоре Штаха насчитывалось семьдесят восемь «монахов», преимущественно молодых. В лимузине, на обратном пути в столицу, диктатор сказал сопровождавшему его лицу: «Ох уж эти немцы! Неистребимы! Даже в молодых монахах-аскетах у них и то нет недостатка!» То, что большинство «монахов» смотрели на него мрачно, а некоторые даже выражали свое недовольство, не явилось для него неожиданностью – он привык к ропоту церкви. Гость никогда не узнал, да это никогда и не вышло наружу, что в случае шестидесяти молодых «монахов» речь шла о студентах, принимавших в столице участие в демонстрации протеста против визита диктатора в страну, за что оные были арестованы и им было обещано выпустить их потом на свободу, если они согласятся «постричься» за вознаграждение в сорок марок (те требовали сначала семьдесят, но сторговались на сорока).

С тех пор в столице курсируют слухи, что шеф протокола достиг устной договоренности с шефом полиции, чтобы тот не скупился на аресты протестующих студентов и таким же широким жестом выпускал их на свободу. А так как между государственными визитами и демонстрациями протеста существует определенная взаимосвязь, как и между государственными визитами и наездами в Штах, то проблему хора можно было считать решенной. Во время визита одного восточноазиатского государственного деятеля в хоре насчитывалось уже восемьдесят два «монаха».

А тем временем среди «хиппи», говорят, появились проходимцы, получающие более точную информацию о предстоящих государственных визитах и демонстрирующие потом на улицах как-то уж чересчур демонстративно – они даже идут на расходы, пуская в дело перезрелые помидоры и сырые яйца, чтобы уж арестовали наверняка и тут же выпустили на свободу, предоставив возможность бесплатно постричься, заработать на этом сорок марок и обильно позавтракать в Штахе, что, по настоянию аббата, происходит за счет епископата, а не государственной казны.

Трудностей музыкального характера не наблюдалось пока ни у «хиппи», ни у студентов. Григорианский хорал, похоже, пришелся им по душе. Трудности возникали исключительно только при разборках между различными демонстрирующими группировками, из коих одни обзывали других «продажными шкурниками-оппортунистами», а те их в свою очередь – «фанатиками-утопистами». Аббат Штахского монастыря прекрасно находит общий язык и с теми и с другими, некоторые молодые люди – говорят, число их уже достигло семи – стали послушниками, а то, что они во время богослужения скандируют порой в ритме григорианского хорала ХО! ШИ! МИН!, вплетая свой протест в церковную латынь, до сих пор никому не бросилось в глаза, даже одному недавно обратившемуся в новую веру американскому государственному деятелю, который, устав от говорильни в НАТО, задержался в Штахе несколько дольше, чем было предусмотрено протоколом. В своем прощальном коммюнике он дал понять, что посещение Штаха обогатило его представление о Германии, внеся в него существенный нюанс.

1969

Генрих Бёлль

Добавить комментарий