Home Германский стендРусские немцы

Русские немцы

Русские снова, как в годы второй мировой войны, атакуют границы Германии. В 1990 году на территорию Федеративной республики проникли 100 000 человек. В прошлом – столько же. В нынешнем – русская «армия» достигнет 150 000. И еще 600 тысяч готовы к марш-броску, лишь ждут сигнала. Одна деталь. Весной сорок пятого из России двигались многонациональные полки. Сегодня в наших полках только… русские немцы. Зачем и почему они двинулись на Запад?


С серого неба может идти только серый дождь. Но и в серое утро не все обязательно мрачно и тускло. Деревня Брамше нас встречает белым разливом цветущих вишен. Огромные окна краснокирпичных домов без единой занавеси. Говорят, что это пришло из Голландии, до которой отсюда километров тридцать. Нам же показалось, что это пришло из мира, где границы только на политических картах. А люди сами выбирают не только стиль жизни, но и место обеда – то ли там, в Голландии, то ли тут, в Германии.

Правда, для русских немцев выбор несколько ограничен. Первые две недели они обедают только в лагере для переселенцев. По всей Германии таких лагерей девять.

Тот, что в деревне Брамше, самый большой. Германии он обходится в 50 миллионов марок ежегодно. Деньги идут из федеральных фондов, многочисленных благотворительных обществ. Официальный штат лагеря 340 человек. Среди них охранники, повара, врачи. А недавно пастор Юст переоборудовал солдатский кинотеатр в весьма уютную церковь, где каждый вечер беседует со своими новыми прихожанами о смысле жизни и превратностях судьбы. Нас он принял утром.

На столе таяли свечи, дымился традиционный кофе, в пепельнице догорала американская сигарета. Пастор в нашем догматическом понимании меньше всего похож на священника (джинсы, модная курточка, ключи от авто вертятся на пальце), и все же именно он тут властитель душ человеческих.

– Я смотрю на приезжих и думаю: немцы ли это? Все изуродовано! – пастор тяжело вздыхает, долго молчит. Мы ждем. И он продолжает. – Я понял: политическая система, в которой человек лишь предмет, перемалывает личность в порошок. Когда у человека отнимают все, у него остается только душа, которую он прячет от посторонних глаз, а от посторонних рук тем более. Русские немцы реагируют на каждый звук, на каждое движение с подозрением. Сказывается пережитая ими депортация. Большинство боится сделать лишний шаг: а вдруг отправят назад? Как долго голодавшие, бывает, и через годы прячут корку хлеба, так и русские немцы еще долго будут носить с собой страх перед возвращением.

– Неужели за их плечами только ночь? – тихо, в тон пастору спрашиваем мы.

– Не просто ночь, а ночь, полная призраков. И эти призраки терзают людей даже в третьем поколении. – Пастор закурил новую сигарету. – Прошлой весной я был в Казахстане и Сибири. Хотел услышать русских немцев не здесь, когда они уже перешли рубикон, а там, когда они еще только думают о переезде в Германию. И что же? В любой семье люди, закрыв предварительно дверь, говорили шепотом: мы хотим уехать. И те слова, и тот шепот для меня были оглушающим эхом мучений, которые перенес немецкий народ в бывшем Советском Союзе.

Настойчиво звонил телефон, но пастор не слышал.

– Если раньше еще были какие-то планы на автономию, была вера в республику на Волге (опросы показывали: из трех миллионов русских немцев почти миллион хотел перебраться на земли своих дедов в Поволжье), то теперь даже эта идея умерла. В лагере все больше тех, кто еще вчера был ярым сторонником республики, не жалел ради нее ни времени, ни живота. Но и у них высохла надежда.

– Надежда, как известно, умирает последней. Значит, была и предпоследняя капля?

Пастор Юст: как измучены эти люди, как хочется быть с ними рядом

– Была. Выступление Бориса Ельцина в Саратове. У нас в Германии эпизод, когда он сказал, что автономия родится лишь тогда, когда немцев среди населения будет не меньше 90 процентов, показывали несколько раз. И каждый раз я слышал убийственные реплики: вот цена обещаниям, которые он давал тут, в Германии. Это чудовищное политическое предательство. Теперь и я понял, что миллионы русских немцев для Ельцина, как песок, протекут сквозь пальцы или еще куда-нибудь денутся – все равно не заметит.

К сожалению, пастор в своей оценке не одинок. Видный представитель Свободной демократической партии Конрад Брамм позже высказался еще резче:

– Для русских немцев земли в России больше нет. Только дорога домой.
Но в самой Германии думают несколько иначе. И правительство, и канцлер Коль заинтересованы, чтобы русские немцы обрели покой в России. Как в истинно правовом государстве, здесь не могут закрыть ворота перед своими соотечественниками по крови. Но открывая ворота, перегораживают дорогу бюрократическими заграждениями. Перекрывают с одной лишь целью – не пускать. Русские немцы говорят: с момента подачи заявления до часа встречи с Германией проходит два года. И каждый день из этих лет – как ожидание приговора: выдадут визу или откажут?

Пастор Юст считает это издевательством. Боюсь, признался он, если дело пойдет так и дальше, то для переселенцев и Россия, и Германия станут злыми мачехами. Будь моя воля, горячился Юст, я бы первым делом сократил до минимума барьер времени. Два года для человека, который уже стоит на пороге дома, – это как пожизненная каторга.

Какие мужики уехали!

– Канцлер Коль полностью зависим от избирателей, – объяснял пастор. – А тут еще политики типа Хорста Ваффеншмидта, уполномоченного по делам переселенцев. За год общее число переселенцев сократилось с 400 до 200 тысяч. И эту цифру он подает как победу своего ведомства. «Напор на германские границы со стороны иностранцев сбит». Я понимаю, это для правительства радость, но среди иностранцев, которые не попали в Германию, не только румыны, югославы, но и немцы, наши единокровные.

Все ссылки, что Германия не может принять за год триста – пятьсот тысяч русских немцев из-за проблем экономики, вздорны и надуманны, убежден пастор. В этом году федеральное правительство вдвое (со 100 до 200 миллионов) увеличило субсидии русским немцам, лишь бы они не трогались с места. Но разве нельзя было эти же деньги с толком израсходовать в самой Германии на нужды переселенцев?..

…Огромный спортивный зал пятьдесят на двадцать. И двухъярусные деревянные койки, похожие на стеллажи. Пищат малыши, дремлют старые, говорливыми кучками толпятся молодые. Грустно смотрится этот табор. Ощущение такое, будто здесь, на немецкой земле, снимается фильм о жизни Советского Союза и эту корявую мрачную одежду и эти измятые пачки папирос актерам выдали лишь недавно. Видно, как хочется людям поскорее сбросить надоевшую шкуру, поскорее окунуться в ту жизнь, что по соседству, в деревне светится огромными окнами среди белых вишневых садов.

Может, оттого и подойти неловко, не знаешь, о чем говорить, на каком языке. Спасибо совсем юной Каролине Келлер. Заметила, как мы мнемся, сама подошла, а узнав, кто мы и зачем, чисто, как ребенок, засмеялась:
– Чего бояться-то? Из Щучинска я! Своя – из Щучинска. Городок такой в Казахстане. Раньше там щуки водились. Вот и назвали…

В лагере она две недели. Завтра получит двести марок (эту сумму при расставании вручают здесь каждому, как говорится, на первый случай) и поедет в Марбург, где ее ждут родители – они в Германии год. Мама ходит на курсы, учит язык, получает 1200 марок, папа – инвалид, оформляет пенсию. Даже когда уехали родители, ни Каролина, ни ее брат Адам в Германию не собирались. Но когда цены стали сумасшедшие, когда буханка хлеба – 5 рублей, а вся зарплата – 450 рублей, тут и вспомнила Каролина про свою немецкую кровь.

– Не умирать же с голоду, – вздыхает она, словно оправдываясь. – продали вещички и полетели вместе с Адамом. Вышли из самолета во Франкфурте, страшно сделать шаг. А как за барьер пограничный зашли, тут только и поняли, что случилось. Как щенятам, хотелось забиться в уголок, чтоб не увидели. Я-то еще погляжу, что к чему, а то и вернусь. Щучинск, даже без щук и без хлеба, моя родина…

Мы ожидали любых слов, но только не этих: «даже без щук и хлеба моя родина». За что же мука такая человеку, который прожил лишь двадцать весен? Неужели так и будет терзаться вечно?

Бабушка так и останется русской немкой, а внук будет настоящим немцем

– Скорее всего прошлое никогда не умрет, – поделилась с нами дьяконица Мария, которая помогает пастору заботиться о душах переселенцев. – Я часами беседую с русскими. И после каждой исповеди думаю: до чего же низко ценится человеческая жизнь в Советском Союзе. Мне кажется, русские немцы приезжают в Германию потому, что это их последняя надежда продлить свое пребывание на этом свете. Часть – в буквальном смысле слова. Среди переселенцев огромное количество больных раком. А то, что это социальная болезнь, у меня нет сомнений. Если у русского немца рак легких, то это чаще всего шахтер из Караганды. Если лейкемия, то как правило – из районов семипалатинского ядерного полигона. Причем все болезни запущены, вероятно, никто людьми уже не занимался. И человек уже знал, что в бывшем Союзе он обречен, что единственный шанс – это западная медицина. Я стараюсь утешить, быть рядом. О врачебной помощи не говорю – операции делают моментально.

Возле одного из стеллажей познакомились с Александром Квирингом. Еще недавно жил в деревне под Павлодаром. Мощный, красивый мужик. Из тех, о ком говорят: на таких земля держится. Приехал всей семьей. А семья немалая: четверо детей – две девочки и два мальчика. В лагере 23 дня. Старожил. О болезни дочери знал давно. Нередко у девочки были такие приступы, что теряла разум. Врачи предложили отправить в психбольницу, иного выхода нет. В Германии на другой день, как приехали, поставили диагноз – опухоль мозга. Сделали сложнейшую трепанацию черепа. И девочка уже поправляется. Вся семья ждет, когда ее выпишут из больницы. А потом вместе – в Нижнюю Саксонию.
– Работы я не боюсь, – волнуется Александр. – Да я за свою дочь этой Германии горы сверну.

Жили немцы кто в Сибири, кто на Украине, кто в Эстонии. Разные люди. А теперь вот здесь, в Брамше, прежде чем разлететься по Германии, может, в последний раз в общем кругу вспоминают и вчерашнее настоящее, и далекое прошлое. Вспоминают все муки, что выпали на их долю и на долю дедов и прадедов в бывшей стране победившего социализма. У каждого своя судьба. Но как они похожи!

Моника Киль. 38 лет доила коров в деревне Ярослановка под Целиноградом. С 1941 по 1957 год «жизнь под комендатурой». Как выслали с Волги, так и не вернулась. В соседнюю деревню нельзя было пойти без специального разрешения. Не было и паспорта. Зачем рабу документы? Теперь вместе с ней в Германию уезжали еще четыре семьи. Вся деревня плакала. Куда вы? Там вас будут называть «русские свиньи». Странно! Еще совсем недавно были «фашистами». Кто мы на самом деле? В Ярослановке церкви не было. Хоть тут отмолюсь за всю жизнь, за отца с матерью, что погибли во время эвакуации.

Элизабет Вайнер. Девять лет собиралась. Наконец приехала. Слава богу. Это последняя дорога. Билет брала сама. А до этого возили за казенный счет. Украина, Польша, Сибирь, Казахстан. Только и помню, что колючую проволоку и мерзлый ломоть хлеба, который мне, немецкому ребенку, под Омском подала русская женщина. Подала, наверное, обделив собственных детей.

Георг Герц. Жил в Эстонии с 1946 года. Отца с матерью коммунисты расстреляли в 1937-м. А меня из Эстонии вышвырнули националисты, которые еще вчера кричали о демократии, об ущемлении малых народов. Теперь же гонят подряд, будь ты китайцем, русским или немцем. Получить гражданство мне не светило. А оставаться человеком второго сорта больше не хочу. Довольно. Миллионы долларов давайте, не остался бы в Эстонии. Нет ни прав, ни хлеба. Только ненависть. Ненависть величайшая. Откуда такое?

Но хотелось послушать и тех, кто в Германии уже давно.

– Я здесь уже три года, – рассказывает Виктор Галль. – Жена Анна работает на кабельном заводе. Получает 2200 марок. Сам зарабатываю 1400. На двоих детей дают пособие 500 марок. За квартиру плачу 800 марок. Дети адаптировались полностью. С языком никаких проблем. Жить можно. И жить хорошо. А некоторые все равно возвращаются. Почему? Не знаю. Я назад не собираюсь. Что же я, дурак – в петлю лезть, детей на голодную смерть обрекать? О родной земле лучше вспоминать.

Нас, бывших русских, здесь принимают отлично. По крайней мере я лично не почувствовал какой-то вражды или неприязни.

Очень хорошо, коли так. Но если откровенно, то Виктору Галлю повезло. Потому что у немецкого народа к переселенцам из России отношение неоднозначное, а то и просто предубежденное. Кое-где недовольство переселенцами уже вырывается наружу.

Недаром недалеко от Брамше собирали местных жителей, увещевали: у тех, кто в лагере, под русской одеждой бьется немецкое сердце. Но подобные душещипательные беседы настраивают на пасторальный лад далеко не всех.

Вильма Лангкаве, владелица птицефермы и 70 гектаров земли, угощая нас крепким кофе, рассказывала:

– Когда началось все это переселение, помню, у нас в деревне даже дети не хотели выходить на улицу, боялись, что русские пришли. Ну, а потом как-то притерпелись. В 1989 году мы сдали свой старый дом семье переселенцев. Сперва глава семейства работал прекрасно. А теперь почему-то начал пить. Каждый день бутылка. Спрашиваю: зачем пьешь? Смеется: отрыжка социализма.

– Деревня считает переселенцев русскими или все-таки немцами?

– Вы знаете, они разные. Но большинство все-таки русские. Обязательно как гуляют, так и дерутся. У нас, говорят, так принято.

Вильма сама любезность, угощает сладко, но своих оценок по поводу русских немцев скрыть не в силах: наши немцы для нее чужие люди.
«Правда, тех, кто приезжает из Сибири, тех, кто жил в чисто немецкой среде, так тех, конечно, не сравнить. Те лучше казахстанских, лучше значительно».

Видимо, так думают многие в округе. А может, и по всей Германии.
Не знаем, заметил ли это пастор, который не делит немцев на своих и чужих, но машину на обратном пути он вел слишком быстро, опаснее, чем по дороге на ферму. Видно, что-то его расстроило. Впрочем, мы тоже были не в лучшем настроении, хотя кругом и бушевала весна.

Завтра во Франкфурт прилетит самолет из Москвы, и новые сотни русских немцев сойдут на землю Германии. На обед им предложат бананы и клубнику со сливками, которую в апреле они не видели даже во сне. А потом, может, через неделю, может, через месяц, многие из них будут горько размышлять: отчего это там они были немцами, а здесь стали русскими? Отчего даже сладкий кусок застревает в горле?

Москва – Берлин – Оснабрюк

«Московские новости» № 18, 3 мая 1992 г.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В Бонне 21-22 апреля 1992 г. проходило совещание в рамках совместной правительственной комиссии по проблемам российских немцев. Его возглавляли статс-секретарь МВД ФРГ Хорст Ваффеншмидт и председатель Комитета РФ по национальной политике Валерий Тишков. В результате встречи было подписано соглашение, которое в ФРГ рассматривают как шаг вперед в решении проблемы российских немцев.

Как здесь отмечается, сейчас созданы все предпосылки для воссоздания немецкой автономии на Волге.

Не поздно ли, однако?

Ваффеншмидт призвал российских немцев использовать предоставляющийся им теперь шанс – ведь насколько активно российские немцы будут поселяться на Волге (а не в ФРГ, чего правительство этой страны всячески старается избежать), настолько активной будет и финансовая поддержка Германии.

Соглашением предусмотрена реализация многочисленных проектов по развитию инфраструктуры и самоуправления будущих немецких поселков в Поволжье и других местах компактного проживания немцев в России.

Тишков назвал соглашение, подписанное на днях в Бонне, «фундаментом дома российских немцев». Вопрос, однако, пока открытый – устроил ли он в полной мере самих немцев? В достаточной ли степени также согласны с боннским решением и «соседи» из других «домов» в Поволжье – местные власти и население, десятилетиями подвергавшиеся антинемецкой обработке со стороны прежде всего руководящих партийных органов?

Ситуация сегодня выглядит так: удастся ли правительству ФРГ все-таки откупиться от российских немцев более или менее щедрыми местными вливаниями валюты в будущее своих соотечественников в России или последние, тем не менее, предпочтут делать ставку на это самое будущее на земле своих предков?

Ю. Тепляков,
Ю. Шпаков

Добавить комментарий