Интервью с почетным юбиляром
Говорят, не посвящай никого в тайны своей души. Наверное, в этом есть свой резон. Ведь чужая душа – потёмки, в которых легко заблудиться, ибо она может быть убогой и нежной, мерзкой и широкой, коварной и благородной. И ключик от такой души лежит в её самом потаённом уголке.
Теодор Эвальдович Шульц — известный в прошлом журналист, редактор, издатель, которому в середине мая 2019 года исполнится 70 лет, — наш сегодняшний гость.
40 лет в журналистике, он много чего повидал, немало испытал и прочувствовал. Ему есть что вспомнить, есть что рассказать.
Райнгольд Асафович Шульц («папа Шульц») попросил юбиляра достать тот заветный ключик, довериться, открыть свою душу, ответить на некоторые вопросы.
— Дорогой Теодор, после нашей последней встречи прошло довольно много времени. И у меня появилась потребность в новом рандеву, чтобы, как говорится, ещё раз «поговорить за жизнь», освежить прошлое, поговорить о настоящем, остановиться на глубинно-сокровенном и краешком глаза заглянуть в будущее.
— Согласен. У нас ведь много общего. Мы не только однофамильцы, но и ровесники, публицисты, литераторы. Имеем общие персонифицированные корни, которые уходят на украинскую Волынь, на Житомирщину, где жили наши трудолюбивые предки-колонисты. Райнгольд, я целиком и полностью тебе доверяю!
— Тогда начну с вопроса, ставшего у меня уже традиционным: как твои первопредки попали на Волынь?
— Помню, меня в юности нет-нет, да и спрашивали: откуда ты родом, где твои корни? Не потомок ли ты тех самых немцев, пленённых во время последней Отечественной войны? Такой интерес, думаю, у моих не́ единоверцев-ровесников возникал не просто так, а исходя из любопытства.
Фамилия немецкая, но чётко говорит по-русски, практически без акцента, свободно пишет на русском языке. Но вот есть в моём характере нечто такое, подмечали они, что не присуще им, а только немцам — с их строгой дисциплиной, аккуратностью и точностью, сосредоточенной молчаливостью.
Я читал и знал образы «русских» немцев: добродушные, как Карл Иванович из толстовского «Детства», энергичные, как Штольц из гончаровского «Обломова», как односторонне целеустремлённый немец Пекторалис из лесковского рассказа «Железная воля» и ряд других «чужих» персонажей, которые заполнили страницы известной русской классики.
Как и те её страницы, в которых слышался неблаговидный рефрен. Например, как у Чехова из «Палаты № 6»: «Это тебя, брат, немцы испортили! Да! Немцы!», или как у Гоголя в «Невском проспекте», где тот иронизировал по поводу немца Шиллера: «Аккуратность его простиралась до того, что он положил целовать жену свою в сутки не более двух раз, а чтобы не поцеловать лишний раз, он никогда не клал перцу более одной ложечки в свой суп!».
Между прочим, у Пушкина в повести «Гробовщик» есть персонаж — немецкий мастер Шульц, который, как свидетельствовал Александр Сергеевич, «целует жену частенько и даже при гостях». Замечу, что жили и писали Гоголь и Пушкин примерно в одно и то же время. Так кому же из них больше верить насчёт поцелуев?
Так вот, интересовавшимся фамильным древом, отвечал: «Я — волынский немец, корни которого по отцовской линии ведут к мекленбуржцам, по материнской — к бранденбуржцам». Заявление, что род исходит из пруссаков и странным образом соотносится с какими-то волынскими немцами, заводило иных в тупик. Выходя потом из ступора, они говорили, что, мол, читали о прусском канцлере Бисмарке, о юнкерах с рыжими усами, о прибалтийских немцах-купцах, о поволжских немцах-колонистах, а вот о волынских немцах как-то не доводилось…
Немудрено. Советская власть и её партийно-коммунистическая идеология старательно вытравили из общественного сознания историю волынских немцев. Что греха таить, я сам её тогда не знал. Ведал лишь о том, что передавали из уст в уста предыдущие наши поколения, о том, что хранилось в семейном «архиве», состоящем из метрических записей приходских церквей — о рождении и крещении, о венчании и бракосочетании, о смерти и погребении. Сегодня, после того, как не стало родителей, все эти документы хранятся у меня как дорогая реликвия.
— Можешь ли совершить небольшой экскурс в прошлое волынских немцев?
— Это, конечно, тема отдельного, большого разговора. Разве что, если вкратце.
— Да, пожалуйста, расскажи об этом в самых общих чертах.
— Известный английский писатель Джулиан Барнс написал, что «История слишком важна, чтобы отдать её на попечение историков. Прозаику или драматургу должно быть позволено туда входить».
Что ж, войдём туда и мы… Исторически сложилось, что после раздела в XVIII веке Речи Посполитой (между Пруссией, Россией и Австрией), кайзер Фридрих на присоединённых землях (около 20 процентов польской территории) создал провинции, куда активно переселял немецких крестьян.
Он планировал направить сюда 57 тысяч семей или почти 300 тысяч колонистов, обещая им льготы и послабления. Так, там оказались и мои первопредки. Но, правда, ненадолго.
Растущее национальное самосознание поляков, волны освободительных восстаний затруднили осуществление целого ряда намерений и далеко идущих планов прусских правителей. Более 200 тысяч немцев-колонистов вынуждены были покинуть «Царство Польское». Причины тому разные. Среди них и то, что большинство колонистов не поддержали повстанцев-поляков.
Известно, что Россия и Пруссия заключили на тот момент Договор о союзе и мире, дружбе и гарантиях, согласно которому последняя выдавала первой бунтарей-поляков.
Спасаясь от мести – грабежей и убийств – часть немецкого населения в срочном порядке перебиралась на Волынь. И мои предки оказались на Житомирщине.
Материнская линия «бросила якорь» в колонии Киевка, где отца моего прадеда Якова Лау даже избрали старостой, или, как его тогда называли – «Шульцем».
Ветвь же по отцовской линии остановилась первоначально в Рожище. Позднее семейство перебралось в Пулино Гута, где арендовало небольшой, но очень лесистый участок земли.
Что это значило на самом деле? Как справедливо и образно подметили современники-колонисты, это подразумевало, что «Der Erste hat den Tod, der Zweite hat die Not, der Dritte erst hat das Brot». В переводе на русский это звучит так: «Первому — смерть, второму — нужда, и только третьему — хлеб». Эти слова можно перефразировать как: «Крест или хлеб, жизнь или смерть».
В Интернете я наткнулся на свидетельство далёких современников, охарактеризовавших труд волынских пионеров-колонистов на арендованной у помещиков-латифундистов земле. «Ранней весной, прибыв на договорённый участок, иногда без денег, но с зерном для посева, колонист, прежде всего, начинал рубить лес на том месте, где планировал сеять. Выкорчевав пни, делал просеку и засевал её преимущественно рожью, иногда пшеницей, а часть поля — картошкой. Во время этих работ он жил в шалаше. Окончив с посевной, приступал к строительству дома из срубленного им же леса. Строительство продолжалось иногда не один год, пока жилище приобретало законченный вид. Если была потребность, то ко времени сбора урожая наскоро делалась дорога к месту сбыта. Впервые обработанная земля давала большой урожай. На вырученные деньги колонист покупал скот и с новой энергией брался за дальнейшее освоение надела. Болотистые места осушались умело прокопанными канавами, лес расчищался, повсюду сооружались ограды, и го́да за три-четыре лесная пуща превращалась в цветущую плантацию».
Хочешь – верь, хочешь – не верь, но именно в такой форме и последовательности это стало известно мне и от нашего старшего поколения. Всё точь в точь!
В Пулино-Гута переехал в связи с женитьбой и дед Эдуард Лау. Впоследствии он владел здесь семьюдесятью десятинами пашни, а в 1929 году, на волне сплошной коллективизации («чёрный большевистский передел» земельной собственности) был раскулачен. Ему выбили почву из-под ног, разорили и пустили по миру. Бывший волынский хлебороб во плоти и крови «заработал» от первой в мире «страны рабочих и крестьян» и её «пролетарской диктатуры» особую чёрную метку — десять лет каторжных работ в Красноярском крае.
Если же быть точнее, угодил в Лено-Алданское междуречье, на вилюйские прииски, где добывал золотоносную и алмазную руду, рубил и сплавлял лес, строил дороги. Вернуться на Волынь ему было не суждено…
— Потому что в 1936 году уже началось выселение немцев из Волыни? А твой дед, наверное, освободился где-то в 1939-ом?
— Точно так. Он прибыл в Северный Казахстан, куда к тому времени выселили его семью. И попал из огня да в полымя, угодив в колхозную резервацию, работая-вкалывая с рассвета до ночи, без выходных и отпусков, в холоде и голоде, за пустые палочки-трудодни, под неусыпным комендантским надзором.
По моим подсчётам, из Пулино-Гута Червоноармейского района Житомирского округа по обеим ветвям Шульц-Лау подверглись насильственной высылке в Сибирь (г. Канск) и Северный Казахстан, Чкаловский район (точка № 11, позднее – село Зелёный Гай) двадцать девять человек — взрослых и детей.
Это мои прадед и прабабушка — Фридрих Готлибович Шульц и Марта Эмильевна Шульц, урождённая Енч.
В их семье было 16 детей, из которых выжило 10 — это Аугустина, Генрих (мой дед), Ольга, Каролина, Берта, Оттилия, Радине, Кристьян, Эдвард и Роберт.
Как упоминал выше, находились здесь и дед по отцовской линии Генрих Фридрихович Шульц и бабушка Марта Карловна Шульц, урождённая Гудариан.
По материнской линии — Эдуард Яковлевич Лау и Матильда Иоагановна Лау, урождённая Циммер, а также их дети: Эвальд, Элла, Эльмира, Эльгард, Ирма (моя мама). Дедушка Эдуард Лау в начале был разнорабочим, потом пятнадцать лет трудился в конюшне, ухаживая за племенными жеребцами.
Став пенсионером, пас деревенский скот, прирабатывая так на жизнь. Что значит советская колхозная пенсия в размере 12 рублей в месяц, представить себе не каждый, наверное, может…
Дед Генрих Шульц был первым колхозным трактористом. Технику знал очень хорошо, так что впоследствии стал бригадиром тракторной бригады. Его даже по специальной броне от Трудармии освободили, иначе техника в поле не работала бы, а стояла бы на приколе.
Это учитывали комендант и председатель колхоза. Правда, потом он всё-же впал в немилость. И вот почему.
Эмиль Готлибович Шульц, первый председатель Зеленогайского сельского Совета, был позднее избран односельчанами председателем колхоза. Однако в 1943 году был репрессирован органами НКВД. Дело в том, что колхоз остро нуждался в оборудовании для кузницы. Нужны были горны, наковальни, молотки, клещи, которые не так просто было достать. Он прознал, что это можно приобрести на рынке. Взяв в кассе в личный подотчёт нужную сумму денег, закупил там всё необходимое.
Увы, этого оказалось достаточным для ареста, скорее всего, по чьему-то злому навету. Эмиль Готлибович бесследно сгинул. На все запросы ответов не последовало…
Это косвенно отразилось на судьбе деда Генриха. Его отлучили от бригадирства и техники. Но он не сник. Голова и руки были на месте. Он вышел из колхоза, занялся мелко-кустарной деятельностью, став столяром.
На дому организовал столярку, где изготовлял полки, стулья, столы, этажерки, комоды, тумбочки, посудники и шифоньеры. От заказов не было отбоя. Мальчонкой я часами, а то и днями пропадал в его доме и сам всё видел; и даже что-то там пилил и строгал…
— О выселении осенью 1936 года немцев из Волыни в Казахстан известно не так уж много. Что ты в этой связи можешь рассказать?
— Более или менее подробно я об этом написал в социально-гуманитарном очерке-исследовании «Синдром недосказанности» в книге «Вопреки», которая со дня на день увидит свет.
Их было много, изолированных спецпереселенцев — немцев и поляков — пятнадцать тысяч семей, без малого 70 тысяч человек. И на всех одно клеймо — «классово-ненадёжные и социально-опасные элементы».
Так, за пять лет до начала войны, этим людям, с корнями вырванным из родной Волыни и Подолья, других регионов Украины, предстояло исполнять роль «испытуемого материала».
Под него целенаправленно выбрали «пришлый народец», который не имеет права жить в своём доме, а только на чужом подворье. И «маленькие люди» — чужие и нежеланные — оказались в заброшенном уголке большой империи, в Казахстане. Один на один с азиатской степью, выжженной знойным летним солнцем, замороженной студёными ветрами и долгими зимними месяцами.
Это была седая земля Сары-Арки, край номадов-казахов с их грустно-протяжными напевами, полудикими конями, злыми борзыми, когтистыми беркутами и войлочными юртами (где установил, там и дом родной).
Здесь, на Кокчетавщине, возникли два района — Чкаловский и Келлеровский, где для насильственно выселенных, на безвестных степных «точках», организовывались колхозы.
Так, на «точке №13» появилось село, названное «Зелёный Гай». Там возник колхоз «Звезда Коммуны», где мне суждено было родиться, по сути — в ссылке — принудительной, унизительной, незаслуженной.
Допускаю, что новая среда обитания волынских немцев — «пробный шар» в освоении «сталинской целины». Отмечу, что несколько эшелонов с немцами-спецпереселенцами из Волыни оказались в Алма-Атинской и Талды-Курганской областях, а также в Сибири, в Карелии и в республике Коми. Подробнее обо всём этом — в моей книге.
— Скажи, как возникла идея её написания? Появилась она спонтанно или осмысленно?
— Во всяком случае, не случайно, хотя творческий процесс затянулся на годы. В конце шестидесятых появились первые страницы. И замысел, и попытка оказались неудачными. И вот почему. Что значит подготовить книгу, ты знаешь.
Так вот, для написания книги у меня тогда многого не хватало. То, что родным удалось сохранить в «семейном архиве», что мне посчастливилось записать из переданных разрозненных свидетельств, событий и фактов, являлось явно недостаточным для такого серьёзного труда. Всё это были крупицы да крохи.
Попасть же в приличную библиотеку, получить спецдопуск в спецзалы московской «Ленинки» или петербургской (ленинградской) «Публички», в спецхран библиотеки Академии наук СССР — это из области фантастики. Почему? Потому, что периферийному казахстанскому журналисту такое было недоступно. И я не смог найти недостающие ответы на многие волновавшие меня вопросы.
Работая репортёром в провинциальных газетах, в условиях тоталитарного партийно-политического прессинга, мне не представлялось возможным тянуть преемственную нить в досоветское прошлое волынских немцев-колонистов.
Я даже пришёл к однозначному выводу, что подготовить такую книгу вообще нельзя, не говоря уже о том, чтобы её издать.
Конечно, не хватало нужных знаний, исторических материалов, писательского опыта, жизненных наблюдений. У меня, как и у тебя, типично немецкая фамилия, среди наших соплеменников очень распространённая.
Она образована от немецкого «Schulze», что в переводе на русский означает «староста», разумеется, сельский.
Как инородец и иноверец, я даже в мыслях не допускал поменять её, скажем, на «Шульцинский», «Шульцев», «Шульцин», «Шульцман» или там «Шульцбаев», чтобы так вот «приклеиться» к титульной нации.
Конечно, такой «ход конём» сулил бы мне немалые преференции, в особенности, как журналисту. Профессия была весьма зависима как от национальной принадлежности, так и от партийного статуса. Притеснения по национальному и языковому признаку в советское время были в ходу.
Знаю, что отдельные «культуртрегеры» другой нации становились «Солнцевыми», «Волиными», «Долиными» и так далее. Осуждать это не вижу смысла. Каждый человек сам себе голова, значит, сам себе и хозяин, который волен поступать по совести. А она или есть, или напрочь отсутствует. Всевышний уберёг меня ещё от одного — сатанинского проявления-поступка — я не стал членом КПСС, хотя «позывы» были.
Но, тем не менее, я не погряз в сиюминутном тщеславии и амбициях, не запятнал совести и чести. Ты прав, это не облегчило мою жизнь, а как раз наоборот — осложнило. Но хорошо то, что хорошо кончается.
В 1987 году, 32 года тому назад, я ступил на историческую землю своих предков. Здесь я смог вернуться к юношеской мечте. Она меня заново околдовала. И с постепенным напором снова начал работать над книгой. Шаг за шагом знакомился с географией своего рода: делал запросы в архивы, изучал исторические документы, просеивал периодическую печать и интернет.
Стало потребностью знать, как выглядела прапрабабка, прабабушка, как они содержали дом, как воспитывали детей, какую шили одежду и готовили еду, какие передавали семейные ценности, как хранили свою Веру.
Хотелось знать, какими были также прапрадед, прадедушка, какого были роста, были ли усы и борода, какими были по характеру, чем владели, как обрабатывали землю и какие собирали урожаи. Постепенно накопились интересные факты, которые указывали на то, где жили мои предки, чем владели, кем служили, где воевали. Через чувства, познания, эмоции я соединил недостающие кусочки и звенья в общей цепи нашего рода.
— Теодор! Был ли Казахстан твоей родиной? Есть ли ностальгические чувства по отношению к этой стране и к его народу, не возникало ли желания туда вернуться?
— Должен сказать, что в этом вопросе у меня возникают противоречивые чувства. С одной стороны, я российский волынский немец. Причём тут «российский» – спросит иной читатель, если «Волынь» – исторически украинская территория?
Должен пояснить, что на момент переселения моих предков данная губерния входила в состав Российской империи. Россия и царствующие особы весьма благосклонно смотрели на стихийное бегство немцев-колонистов из «Царства Польского», полыхавшего в течение ста лет бунтами, мятежами и восстаниями. И изгои-беженцы вынуждены были искать спасения на Киевщине и Волыни, в Полесье.
На Житомирщине мои прадеды, деды и родители прожили, в общей сложности, 100 лет, вплоть до принудительного выселения в 1936 году в Северный Казахстан.
С другой стороны, я появился на свет в степной казахской глубинке, на Кокчетавщине, трудился в районой газете. Впоследствии работал корреспондентом и в соседней области — Северо-Казахстанской, собкором республиканской газеты «Фройндшафт» на немецком языке, жил в Петропавловске.
Потом случился перевод в Алма-Ату, где в этой же должности проработал ещё пять лет до выезда на жительство в ФРГ.
Об этом я довольно подробно рассказываю в повести «Записки провинциального журналиста». В Казахстане у меня было и есть немало друзей, товарищей и просто знакомых — это хорошие, добрые и приятные люди. Их не скоро забыть. Со многими поддерживаю связь, в том числе и с казахами, с которыми часто встречался на удачных жизненных поворотах. И всегда доброта отвечала на доброту. Вот уже скоро 50 лет как скромно и тихо лелеют дружбу немец Теодор Шульц и казах Амантай Ахетов — известный поэт, прозаик, публицист, с которым я учился на журфаке в университете.
Именно казах Сакен Шаймарданов, мой первый редактор и наставник, дал мне путёвку в жизнь газетчика. Я мог бы продолжать перечисление до бесконечности, но, мне кажется, дело-то не в этом. Дело в том, что истинные друзья познаются там, где этого меньше всего ожидаешь. Поверьте на слово, я говорю о Казахстане.
В Германии, например, довелось испытать совсем другое. Увы, дружба, порой, сводилась только на словах. Она не выдерживала «высокой температуры» и рвалась в одночасье, иногда, как говорится, «с мясом».
Это на первый взгляд кажется, что человек по жизни за всё рассчитывается деньгами. На самом деле, он за многое платит кусочками души, оставляя на сердце невидимые зарубины — от причинённых боли, обиды, унижения.
Буду рад, если Господь более не пошлёт мне испытаний, которых я не смогу пережить. Хотя и поздно, но я понял одну истину, что не надо надеяться на дружбу тех, кто на неё напрашивается… Считаю ли я Казахстан родиной? Не знаю, устроит ли тебя такой ответ: но я испытываю глубочайшую благодарность стране, народ которой в 1936 году принял волынских немцев, насильственно лишённых географической судьбы — земли обетованной, указанной им Всевышним.
Конечно, верно и то, что в Казахстане я состоялся как гражданин и личность. Здесь окончил школу, получил образование, работу, стал членом Союза журналистов СССР.
Я преклонял голову перед павшими героями, испытывая одинаковую боль за прошлое и настоящее СССР.
Я строил, как всем казалось, самое гуманное братство, самое счастливое общество на Земле. И мы преодолевали трагедии, поиски, метания, мы дерзали, мечтали, любили.
Но весь разрушительно-созидательный водоворот закончился тем, что Советский Союз распался, его больше нет на карте…
Осталась Великая Степь, народ которой вернул себе то, что у него в смутные годы не стало. Он приобрёл государство, он приобрёл истинную Родину. И сегодня казахи, в едином порыве вставая, волнуются, когда звучит гимн их родной страны…
Считаю ли я Казахстан своей родиной? У этого вопроса есть обратная сторона, как у особенной медали.
Так вот, на обратной её стороне для меня находится Казахстан, на лицевой — Германия. И обе они, как единое целое, уживаются в душе. Это тот мощный оберег, который ношу в сердце, считая знаком двойной удачи. Зов отчей земли — одно из сильнейших человеческих чувств, которым Создатель наделил людей.
Родительский дом, родная сторонка, отечество — всё это невидимой нитью, словно пуповиной, связывает каждого человека. Так уж повелось, что святое ценится превыше всего.
— Какие ты испытал чувства, когда впервые ступил на историческую родину своих предков?
— Не поверишь, я не мог надышаться, настолько сильным был восторг. И великая благодарность Ему, за то, что дал мне возможность познать лоно Родины, принявшей меня в мои 38 лет в свои объятия. Я всем нутром чувствовал дыхание живительного ветра, бодрящий осенний воздух, увидел ухоженные поля и красивые перелески, идиллические ландшафты бассейнов рек Рейна, Майна, Мозеля, Неккара, романтическую гармонию чистеньких сёл и городишек, задумчивость древних княжеских замков, величественность вздыбленных в небо монастырей и храмов, строгость и кротость приземлённых церквушек, восхитительность утренних колокольных перезвонов, неповторимость узких улочек и кварталы современных городов, напористость скоростных автобанов, надёжность мощных и шикарных легковых автомобилей, великолепие мостов — всё это представлялось мне чуть ли не раем, где тесно переплелись Восток и Запад, библейские времена и нанотехнологии, непреложная вера в Бога и реалистичный подход ко всему, что окружает человека и связано с его деятельностью и жизнью.
Сегодня называю это не иначе, как «эйфорией шпетаусзидлера». Дисфория-отрезвление наступило позже. Обрисую её словами русского поэта Константина Батюшкова, который 200 лет назад написал стихотворную повесть «Странствователь и домосед».
Как трудно быть своих привычек властелином;
Как трудно век дожить на родине своей
Тому, кто в юности из края в край носился,
Всё видел, всё узнал — и что ж? из-за морей
Ни лучше, ни умней
Под кров домашний воротился:
Поклонник суетным мечтам,
Он осуждён искать… чего — не знает сам!
Прости за поэтический экскурс. Хотя я нравственно не обрусел, но навсегда полюбил русскую литературу и поэзию — за правдивость, глубинность и многогранность. Полюбил русский язык — за выразительность, неисчерпаемость и многообразие. Полюбил русских людей — за широту души, щедрость и хлебосольство, за храбрость и самопожертвование.
Но страшно не люблю сегодняшних российских чинуш и бюрократов, хапуг, воров и олигархов, которые творят в России просто невообразимое.
— А что в этом плане ты думаешь о Германии? Готов ли ты признаться, что любишь свою Родину? Можешь ли сказать о ней то же самое?
— Лукавить не буду: слышал и видел как хорошее, так и плохое. Первое связано с её литературой — немецкими писателями и поэтами. Хорошее для меня означает, когда слушаю музыку немецких композиторов, когда удаётся насладиться картинами немецких художников, когда восхищаюсь великими умами немецких учёных.
Если говорить о втором, то есть о плохом, то оно ассоциируется у меня с ужасными трагедиями двух Мировых войн, так как знаю, сколько людей в мире продолжают ненавидеть немцев.
Сокрушаюсь, когда встречаю у сограждан обывательское мировоззрение, лишённое гражданского чувства и собственного достоинства.
Для них ведь что главное? Это жить по принципу «моя хата с краю — я ничего не знаю». Что тут скажешь? Действительно, плюрализм мнений — дело тонкое…
Не могу не добавить, что по-настоящему расстраиваюсь, когда слышу и вижу, как во власть лезут всякие «бесогоны». На немецкой политической арене, как федерального, так и регионального уровня, давно нет серьёзных лидеров и личностей.
Вот и хромают социальная политика, здравоохранение, школьное и высшее образование, пенсионное обеспечение, занятость населения.
А между тем, страна является четвёртой экономикой в мире, но за её блестящим фасадом творится что-то несусветное: экономика в стагнации, но спасаются банки, а народ живёт всё хуже.
В то же время в соседних странах, например, в Голландии, Швеции, Дании, Норвегии, Австрии, национальный доход которых хотя и намного меньше, но жизнь процветает. Странно, не правда ли?
— Дорогой Теодор! Давай вернёмся в прошлое. Время само всё видит, всё слышит и всё раскрывает. И, конечно, ничто так не обкрадывает человека, как время. Как оно поступило с тобой? К примеру, доволен ли ты, что 40 лет проработал в журналистике? Когда ты понял и осознал, что это твоё призвание?
— После восьмого класса мне надо было определиться – идти ли в десятый или поступать в техникум. Слова из песни «держись геолог, крепись геолог, ты солнцу и ветру брат» оказали на меня, совсем безусого юнца, довольно сильное впечатление. Поэтому на тот момент хотел стать геологом. И стал собирать нужные документы для поступления в геологоразведочный техникум, что был в городе Семипалатинске.
Обухович Лилия Ивановна, моя классная руководительница, узнав об этом, деликатно пояснила романтику некоторые моменты профессии, посоветовала хорошо подумать. Она настаивала на продолжении учёбы в школе, убеждая меня, что со средним образованием возможности выбора жизненной дороги шире: «Ты ведь литературу любишь, попробуй себя на этом пути…».
Юношескую мечту стать журналистом, чтобы «…трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете…», я впустил в свою жизнь, когда заканчивал девятый класс. И после окончания школы решился подать документы в Уральский государственный университет на факультет журналистики.
Экзамены я провалил. Может, и срезали — немцам в 1966 году не все вузы были доступны. Домой не поехал — было стыдно, и остался в Свердловске. Оформился в юридический институт на очные подготовительные курсы.
Проучился шесть месяцев. И я не только освежил школьные знания по литературе, русскому языку, истории, которые при поступлении на учёбу были профильными, но и получил новые.
Потом, после разных жизненных перипетий, оказался в только что созданном новом районе — Зерендинском, что в 50-ти километрах от города Кокчетава, в редакции. И с первой газетой, и с первым редактором мне больше, чем повезло. Удивительно, сколько времени, терпения и такта находил Шаймарданов Сакен Шаймарданович для меня, ещё вчерашнего школьника, взявшегося постигать основы газетного дела и журналистики! Я это каждодневно и видел, и ощущал, и сейчас помню.
И вот однажды редактор поинтересовался: «Теодор, ты собираешься в университет?»
Я сразу засобирался. И вскоре получил приглашение на вступительные экзамены. Редактор сохранил мне даже зарплату. И было на что поехать в Алма-Ату.
Испытания я успешно выдержал. Набрал шестнадцать баллов. Из двухсот пятидесяти абитуриентов на первый курс заочного отделения журфака КазГУ приняли пятьдесят — и я был в их числе.
С течением времени, помнится, пришёл к горькой мысли: на правильном ли пути, получится ли из меня журналист, не бросить ли мне всё, пока ещё не поздно, и заняться другим делом…
Рассуждая так, я написал заявление об увольнении, положил на редакторский стол, присовокупив, мол, хочу пройти университет жизни, как Максим Горький…
— Да, не горячись ты так… Зачем же сразу увольняться?
— Сакен Шаймарданович, надо «понюхать пороху»…
Свой «университет жизни» одолел за два года, но не в качестве вольного слушателя. Я примерил на себе «шкуры» разнорабочего на стройке в ПМК, на зимней заготовке строевого леса для райбыткомбината, помощника распильщика брёвен на пилораме. Работал кочегаром в Доме отдыха, где смена была по двенадцать часов через двое суток, с совковой лопатой, кочергой, скребком для выгребания золы из печи-топки да тачкой для отвоза шлака на улицу. Одно хорошо — бесплатно кормили обедом и ужином прямо из кухни пансионата.
Потом стал аппаратчиком химического производства на заводе в Фергане, осваивал азы выпускающего редакции («надзиратель» за всеми материалами, поступающими в типографию для набора, отвечающий за очерёдность, контролирующий вёрстку полос и т.д.) в областной газете «Ферганская правда».
А когда вернулся в Казахстан, работал инструктором райкома профсоюзов работников сельского хозяйства, начальником отдела кадров «Межколхозстроя». «Жизненный университет» закалил характер и дух вчерашнего деревенского паренька, дал небольшой, но первый необходимый жизненный опыт, утвердил мои профессиональные наклонности и дальнейший путь.
К тому времени я уже оканчивал третий курс журфака, и деканат требовал работать по специальности. Вскоре я оказался в редакции районной газеты «Красная звезда». Приняли меня радиоорганизатором, через месяц перевели на должность литсотрудника сельхозотдела, а к концу года назначили его заведующим.
С данного момента я неразрывно связан с журналистикой. И ни разу об этом не пожалел. Разумеется, порой было трудно, сложно, но всегда интересно — в «застойные» Брежневские годы, в дисциплинарно-административный Андроповский отрезок, в «перестроечные» Горбачёвские времена.
— И как у тебя сложилось после переезда в ФРГ?
— Всё было непросто. В новую жизнь «вгрызался», как это делали мои предки на Волыни, расчищая лес под будущую пашню. Естественно, встал вопрос: чем заниматься. Журналистов в Германии — не счесть числа, хоть пруд пруди — половина безработных. И со степенями, и маститые, и только начинающие. А тут ещё и я со своими амбициями…
Помню, когда в 1988 году заканчивал академический спецкурс немецкого языка, куда меня на шесть месяцев «пристроила» биржа труда, по инициативе нашего доцента состоялась дискуссия о том, как слушателям выпуска видится их профессиональное будущее.
Когда очередь высказаться дошла до меня, я был кратким: «Мечтаю издавать русскоязычную газету для немцев-переселенцев».
Что тут началось! Особенно сильно язвил немец из Чехословакии по фамилии Клаус: «И обязательно назови — «Правда». И цена ей будет 2 копейки! Ох, и разбогатеешь ты! Ха-ха-ха…».
Состав курса был интернациональным, половина — выходцы из разных стран. Увы, смеялись и «свои», и «чужие». Не смеялся только иранец по имени Эсмаэль.
В перерыве я подошёл к господину Клаусу, сказал: «Любить или не любить русских — твоё личное дело, но за что ты так ненавидишь меня, российского немца? Это ведь не они расстреливали «пражскую весну» — в Чехословакию были введены войска пяти стран. И, в конце концов, я тут не для того, чтобы оправдывать Советский Союз.
Я приехал в Германию, чтобы жить немцем среди немцев. А ты мне хочешь помешать, так что ли? Запомни: «хорошо смеётся тот, кто смеётся последним».
Не обессудь, Райнгольд, не буду вдаваться в подробности диалога, скажу лишь, что через пять лет я стал редактором первого в ФРГ иллюстрированного журнала «Ost-West-Dialog» на русском и немецком языках. Проект был коммерческим и финансировался бизнесменами-немцами, которые учредили под него GmbH, исполнительным директором которой являлся Манфред Урбач, мой ровесник, выходец из Силезии, родители которого являлись изгнанными с 1945 года.
За четыре года своего существования на издание подписалось около семи тысяч наших земляков. Ежемесячный тираж составлял десять тысяч экземпляров, третья часть которого распространялась добровольными помощниками.
Я хочу вспомнить добрым словом Якова Фишера, который многое сделал для распространения журнала. И орден «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия» он носит заслуженно. Пользуясь случаем, поздравляю давнего друга с высокой правительственной наградой.
Если уж делиться опытом, то лучше всего собственным. Когда проект «ОВД» закрыли, взялся за новый. Вместе с братьями Банковскими — Рубином и Артуром — владельцами фирмы по оказанию почтовых услуг землякам, проживающим в странах СНГ, мы дали жизнь новому двуязычному журналу «Die neue Arena», где я был редактором. За довольно короткий срок на него подписались около пяти тысяч переселенцев из бывшего СССР. Его тираж составлял десять тысяч экземпляров, а на Рождество и Пасху мы печатали даже по 20 тысяч экземпляров.
После того, как собственники решили продать его другому издателю, я приступил к выпуску газеты «MaximuM», прообразу журнала «Ost-West-Panorama». Финансировался он за счёт спонсорских средств соотечественников, предпринимателей Эдвина Крамера, Виктора Гардера, Петера Пеннера и моих. Я пять лет был главным редактором этого журнала.
— Теодор! Ты сейчас так интересно рассказываешь о своих «детищах». Слушая тебя, я вижу перед собой неоконченную картину, рядом с которой стоят акварельные краски. Так и хочется взять кисть и дорисовать её. Вот ты много лет был редактором трёх интересных журналов, твоё имя было на слуху и на виду.
А помнишь, как в Эрлингхаузене, что недалеко от Билефельда, мы встретились в вашей редакции, которая там была в управлении строительной фирмы Виктора Гардера, который являлся спонсором твоего журнала?..
Потом я тебя и Роберта Матвеевича Гейгера пригласил к нам на авторский семинар, который проходил в здании «Хаймфольксхохшуле», народном университете имени святой Ядвиги, и перезнакомил там вашу команду со всеми нашими переселенческими авторами.
Ты сказал тогда перед нами впечатляющую речь, и после такого личного знакомства многие надолго стали авторами в твоём журнале. А с каким нетерпением люди ждали каждого его выпуска!
У Тебя, наверное, всегда было очень много знакомых, товарищей, друзей, коллег. Кого бы Ты сейчас вспомнил? Как бы Ты о них отозвался?
— Быть благодарным — моё жизненное правило. Я до глубины души благодарен людям, повстречавшимся на моём пути. В каждом человеке своя изюминка, искра Божья, «особенный хребет», у каждого из них можно поучиться хорошему, что-то перенять. С особой душевностью и теплотой вспоминаю тех, с кем довелось вместе работать. Это Виктор Гейнц, Григорий Гиголашвили, Рональд Краузе, Андрей Обердёрфер, Роберт Гайгер, Роберт Корн, Альберт Обгольц, Артур Герман, Вальдемр Вебер, Герольд Бельгер, Гильда Шурр, Александр Кюль, Вилли Мунтаниол, Вальдемар Боргер, Лео Герман, Агнес Гизбрехт, Геннадий Дик, Генрих Гроут, Петер Пеннер, Александр Фиц, Лео Вайдман, Владимир Эйснер, Александр Приб, Виктор Мюллер и многие, многие другие, ну, естественно, и Ты, мой дорогой Шульц Райнгольд.
— Что ты считаешь главным в работе журналиста?
— Не считаю себя особо сильным или ярким журналистом. Был в «золотой середине». И собственная корреспонденция, репортаж, очерк доставляли мне меньше удовлетворения, чем, скажем, возможность сколотить вокруг журнала интересных внештатных авторов, столкнуть различные мнения, развернуть публичную читательскую дискуссию, стоять на стороне правды и справедливости.
Казах Сакен Шаймарданов, украинец Николай Походун, русский Иван Река стали моими первыми профессиональными наставниками в практической журналистике, заложили во мне своеобразный кодекс чести. «Не щеголяй личным остроумием, будь серьёзным, настойчивым, самокритичным. Излагай только факты, уточняй все детали и нюансы…», — говорил мне первый из них. «Будь требовательным лично к себе, отбрасывай всякие домыслы и предположения, не довольствуйся штампами, повышай знания, расширяй кругозор…», — советовал мне второй.
«Хорошо, когда творческие способности сочетаются с организаторскими качествами, но ещё лучше, когда они выражаются лидерским потенциалом», — наставлял меня третий.
Мне кажется, что эти этические напутствия я удачно соединил в последующие годы своей журналистской и редакторской деятельности. Моя жизнь, как и журналистская судьба, по сути, разделена на две половины.
Первая – это время, прожитое в СССР. Вторая — это время, прожитое в ФРГ. И там, и здесь я много и упорно работал, всегда искал шанс. Не скрою, были взлёты и падения.
Моё везение состояло в том, что «плохой опыт» придавал новые силы, становился началом нового успеха.
За сорок журналистских лет побывал две тысячи раз в редакционных командировках, написал свыше двух с половиной тысяч разных статей и репортажей, интервью и очерков, зарисовок и путевых заметок.
Уж не говорю о том, сколько было обработано и подготовлено к печати читательских писем и заметок. Вполне естественно, что за это время накопились наблюдения и размышления, которые предлагаю читателю и своим внукам в своей книге «Вопреки».
— Кстати о внуках! Расскажи, пожалуйста, о своём семейном положении! Когда ты женился? Кто твоя жена? Сколько у Вас детей и внуков? Чего они добились?
Семья — начало всех начал — это святое. В прошлом году отметил 50-летний юбилей супружеской жизни. С женой Тамарой мы вырастили двух дочерей. Старшая дочь училась на журфаке в КазГу, младшая — в медицинском техникуме. В связи с выездом в ФРГ, учёбу им пришлось прервать.
В Германии обе продолжили обучение, но по другим специальностям.
Анжелика стала финансистом — налоговым инспектором. Позже перепрофилировалась, и вот уже двенадцать лет является предпринимательницей, обеспечивая работой 60 человек.
Вероника — торговая служащая, скоро исполнится двадцать пять лет, как работает на фирме «Витт».
Наше счастье и гордость — внуки — самая важная и лучшая награда. Максимилиан — студент университета, изучает международную экономику. В этом году заканчивает учёбу, по результатам которой в его кармане окажутся два диплома — французский и немецкий. После бакалавриата намерен осилить вторую ступень обучения — ещё год магистратуры.
Макс в совершенстве владеет тремя языками — немецким, английским, испанским, плюс разговорный французский и русский, последний из них — педагогические усилия бабушки и дедушки.
Внучка Жаннина в прошлом году начала постигать финансовое дело с банковским уклоном. Самая младшая — Азиза — нынешней осенью собирается в школу. Они обе разговаривают на русском языке, который «деда и бабуля», можно сказать, положили им в колыбель.
— И последний, традиционный вопрос, твои пожелания читателям газеты «Новые земляки».
— Желаю всем землякам быть верным своей газете: поддерживайте её, повышайте авторитет, улучшайте имидж своими заметками, зарисовками, рассказами, семейными историческими мемуарами. И, конечно же, всем желаю здоровья, благополучия, успехов. Радуйтесь жизни, ловите её прекрасные мгновения, удерживайте их возле себя. И есть ещё одно важное пожелание — прощайте своих обидчиков…
— Спасибо, Теодор, за интересную и содержательную беседу. Со своей стороны желаю тебе крепкого здоровья, светлого будущего и новых творческих высот.
А ещё хочу добавить, что в этот же день, только в 1940 году, родилась, с удивительной судьбой, замечательная немка из Поволжья — Людмила Христофоровна Фелькер, героиня моих двух книг: «Волга моя колыбель» и «Дневник поволжской русалочки».
Так что поздравляю обоих именинников с Днём рождения, желаю им здоровья, достатка, покоя и всех земных благ!
Надеюсь, что ко мне присоединятся все читатели, соратники, родные, друзья и официальные лица Германии, России и Казахстана.
Заранее всех благодарю! Свои пожелания и праздничные слова каждый может отправить автору по нижеуказанному адресу, а я всё это с теплом донесу до уважаемых именинников!
Желаю всех благ каждому!!!
— Благодарю, Райнгольд!
Беседовал с юбиляром одногодок, однофамилец, тоже немец из Волыни — Райнгольд Шульц.
Германия. Гисен.
03.02.2019 – 17.04.2019
Ваши замечания, пожелания и вопросы, шлите автору по адресу: Reinhold Schulz <papa-schulz@gmx.de> или <info@litera-online.com>