Отрывок из книги Райнгольда Шульца «Слезы и Грезы»
ВОЙНА
В воскресенье наш папа пришёл домой какойто совсем расстроенный, сел в палисаднике на скамейку, позвал всех нас к себе, обнял и говорит:
– Война! Гитлер напал на нашу родину! Теперь нам всем, советским немцам, будет очень и очень плохо! Слово «война» и слово «смерть» – это одно и тоже.
Его голос задрожал и он, чтото предчувствуя, громко заплакал. Мама тоже заплакала и прижалась к папе. Мы ничего не понимая, сильно перепугались, облепили родителей, такого папу мы ещё не видели. С тех пор жизнь наша превратилась в каторгу.
На другой день вечером пришёл папа с работы и сказал, что в школу, наверное, ходить мне больше не придётся. В город пригнали много солдат и поселили их в нашей школе. На следующее утро по нашей улице шёл военный отряд. Солдаты в строю пели песню, а сбоку шёл командир, громко командовал и всё чегото считал: «Раз! Раз! Раз! Два! Три!»
Возле нашего дома солдаты остановились. Увидев наш чистенький, отремонтированный дом, командир подошёл к нему и заглянул в окна. Окна в доме были открытыми, чтобы всё проветривалось, и краска на полу хорошо просохла. Хорошенько все рассмотрев, он вернулся к солдатам, чтото скомандовал и строй пошёл дальше, а вечером этот офицер пришёл к нам с двумя солдатами и спросил:
– Где хозяин?
Папа как раз был в мастерской, за ним послали солдата и он привёл папу. Командир сказал, что хочет снять в этом доме комнату для своей жены, которая находится в положении и скоро должна родить.
Пришлось отцу показать комнату, и папа попросил чуть подождать с заселением, подождать пока высохнет краска, но солдаты сразу занесли вещи и принесли кровать. Отец очень расстроился, потому что краска ещё не совсем высохла, и солдаты своими сапогами оставили на полу грязные следы. Чтобы военные не забрали другие комнаты, мы тоже стали аккуратно заносить свои вещи и расставлять всё по местам. В доме всё выглядело свежо, чисто, красиво, хотя пока было тепло, мы продолжали жить в летней кухне.
Командир жил в казарме со своими солдатами, а по вечерам приходил в наш дом к своей жене и привозил ей продукты. Нас, ребятишек, он тоже угощал пряниками и конфетками. Мы его благодарили порусски, говоря «Спасибо!» Так нас научила мама. А он отвечал:
– Пожалуйста!
Так он приходил по вечерам к своей жене и потом о чём–то разговаривал с нашим папой. Папа неважно говорил порусски, у него был сильный немецкий акцент и он всегда помогал себе руками, чтобы объясниться, но они понимали друг друга.
Командир рассказывал, что получает продукты для жены сухим пайком: крупу, пряники, конфеты. Хлеб получает в пекарне, а пряники и конфеты в кондитерский. Папа сказал, что в этой кондитерский работает его младшая сестра Катя. Наша мама тоже была в положении, но вела всё домашнее хозяйство, а когда варила обед, всегда первую тарелку относила беременной жене командира красной армии и мы жили с ней очень дружно. Но солдат перевели на другой конец города и командир забрал от нас свою жену к себе поближе.
На прощанье он отозвал папу в сторону вытащил республиканскую газету «Большевик» и стал читать вслух.
УКАЗ
Указ Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья» за подписью председателя президиума ВС СССР Михаила Калинина от 28 августа 1941 года круто развернул судьбу советских немцев
«По достоверным данным, полученным военными властями, среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, населенных немцами Поволжья.
О наличии такого большого количества диверсантов и шпионов среди немцев, проживающих в районах Поволжья, советским властям никто не сообщал, следовательно, немецкое население районов Поволжья скрывает в своей среде врагов советского народа и Советской власти.
В случае, если произойдут диверсионные акты, затеянные по указке из Германии немецкими диверсантами и шпионами в республике немцев Поволжья или в прилегающих районах, случится кровопролитие, и Советское правительство по законам военного времени будет вынуждено принять карательные меры против всего немецкого населения Поволжья.
Во избежание таких нежелательных явлений и для предупреждения серьезных кровопролитий Президиум Верховного Совета СССР признал необходимым переселить все немецкое население, проживающее в районах Поволжья, в другие районы с тем, чтобы переселяемые были наделены землей и чтобы им была оказана государственная помощь по устройству в новых районах.
Для расселения выделены изобилующие пахотной землей районы Новосибирской и Омской областей и Алтайского края, Казахстана и другие соседние местности.
В связи с этим Государственному Комитету Обороны предписано срочно произвести переселение всех немцев Поволжья и наделить переселенцевнемцев Поволжья землей и угодьями в новых районах.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР подпись М.Калинин
Секретарь Президиума Верховного Совета СССР подпись А.Горкин
№ 21—160
28 августа 1941 г.»
РАЗМЫШЛЕНИЕ
– Что же они там понаписали? – Возмущался папа, когда командир ушёл, – получается, что по сигналу из Германии мы сами себя взорвать должны?
Написано: «Немцы, проживающие в Поволжье, по сигналу, из Германии, должны произвести взрывы в районах, населенных немцами Поволжья».
Мы что, дураки или самоубийцы? Что они там нам всё белыми нитками пришили?
Дальше они пишут, что о наличие шпионов властям никто не сообщал, следовательно, их там нет! Но «во избежание таких нежелательных явлений Верховный Совет решил переселить всё немецкое население в другие районы».
Вот тебе на! За то, чего нет, но могло бы быть, всем нам подлежит наказание: разорение, выселение, презрение, мучение, разлука, смерть, безымянство, позор, ненависть окружающих! Мы стали чужие среди своих! Посмотришь! Высылать будут не только с Волги, со всех мест подчистую! Но это ещё не всё! Они обязательно придумают еще, какуюнибудь страшную кару. Теперь мы все, советские немцы, обречены.
«На новом месте наделить всех землёй, сельхозугодиями и даже оказать государственную помощь по обустройству».
Вот такая забота волка о своих овцах. Сами признают, что мы не виноваты, но заботятся, заранее наказывают и без вины виноватых обрекают на Голгофу. Указ звучит бестолково, но очень страшно.
ДЕПОРТАЦИЯ
Собаки по всей Волге принялись выть ещё за неделю до выселения.
А тут среди людей стали ходить страшные вести, говорили, что солдаты с винтовками ходят по домам, записывают всё, что есть в доме и оценивают, сколько это стоит. Вечером папа пришёл с работы и принёс плохие новости. На работу больше ходить не надо, есть приказ всех немцев выслать в Сибирь. Мама так и села. Слёзы брызнули у неё из глаз, а мы дети опять сильно перепугались.
На другой день к нам пришли военные, всё переписали, оценили дом, хозяйство и выдали квитанцию. Потом велели корову отвести в какойто двор на окраине и предупредили, чтобы мы ничего не закалывали, ни свиней, ни кур. Кто ослушается, того поймают солдаты и расстреляют. Папа сразу послушно отвёл нашу корову Машеньку на этот двор.
Коз и коров в городе держать было нелегко, но многие люди все же держали. Рано утром женщины выгоняли на улицу скот и гнали его по улице за город, на место сбора. Коровы паслись на лугах, а когда становилось совсем жарко, пастух гнал их к реке на водопой. Коровы стояли по колено в воде и жадно пили. Вечером стадо возвращалось к городу и все шли встречать свою кормилицу, чтобы забрать домой.
У меня с Ниной была обязанность идти за город, встретить нашу Машеньку и пригнать её домой. Потом мама поила нас тёплым парным молоком.
Зимой корову надо было кормить сеном, и каждую осень папа ездил в деревню искать сено. Потом сельчане привозили нам душистое сено и солому. В обмен на сено папа доставал в городе для деревенских хорошие вещи, которые они у себя в деревне и не видели, да и денег на селе народ не имел. Так люди выручали друг друга, меняли вещи на сено, сено на вещи.
Когда нашу корову Машеньку папа загнал в указанный двор, там уже было много коров. Они стояли недоенные, вымя у них разбухло, болело, и коровы страшно мычали, это было слышно в городе далекодалеко. Папа, чуть не плача, оставил там нашу Машеньку, печальный и расстроенный вернулся домой.
Мы начали собираться в дорогу. У папы было много всякого инструмента, который невозможно было взять с собой, чтобы люди ничего не растащили, он всё необходимое сложил в ящик и закопал его в землю возле уборной.
– Война кончится, мы вернёмся, всё очень пригодится, – сказал он.
Папа серьёзно готовился к отъезду, он вытащил из всех рамочек семейные фотографии и как самое дорогое сложил на дне сундучка. Папа говорил, ято, когда война кончится, мы вернёмся в свой дом и все фотографии опять вставим в эти рамочки, и всё будет опять на своих местах, как прежде. Фотографий будет даже больше, их будет много и мы заведём фотоальбом. Потом положил в сундучок все документы, расписки, квитанции, закрыл сундучок на замок и положил на дно большого сундука. Затем он положил туда разные вещи, мою цитру и сказал:
– Ты, Лидия, в руках понесёшь мою скрипку. Она в крепком, красивом футляре, а Нина будет нести мою флейту, а мама возьмёт на руки Виктора. Я всё узнал, женщин и детей повезут до Волги на автобусе, а мы с моим братом, с дядей Райнгольдом погрузим багаж на телегу и поедем за вами на лошади.
– Когда нас повезут? – спросила я.
– Это я не знаю, – сказал отец. – Может завтра, может через неделю. Нам просто повезло, что мы не первые. Первые даже не успели ничего с собой взять.
Тут подошла наша мама и отозвала папу в сторонку, чтото шепнула ему на ухо, и они вместе ушли к соседям, к дяде Райнгольду, который жил рядом с нами, на углу нашей улицы и улицы Шиллера. Вскоре папа вернулся один, взял какието тряпки и опять ушёл, а когда вернулся, сказал нам, что к нашей семье прибавилась ещё одна девочка и зовут её Элеонора. У нас родилась сестрёнка! Мы с Ниной даже запрыгали от радости! Не знали мы, что за радостью нас ждало впереди большое горе. Страшная, жестокая война!
Папа сложил в шифоньер все свои музыкальные инструменты, которые не мог взять с собой, и закрыл на замок. Мы с Ниной вымыли кругом полы, а папа на летней кухне приготовил кушать.
Ещё несколько дней мы жили дома. Там всё осталось нетронутым: мебель, сделанная папиными руками, картины с природой, которые подарил папе его друг и художник. Над моей кроваткой висел ковёр, который вышила наша мама. На нём посередине был вышит необыкновенно большой цветок и вышитыми готическими буквами, было написано понемецки «Спите, дети спокойно с Богом», а по краям сидели красивые ангелы. Над каждым окошком висела гипсовая голова оленя, сделанного папой на рождество.
В каждом немецком доме в Бальцере был подвал, и в нашем тоже. Вход в него был в сенях, дверь в полу. Надо было спуститься вниз на десять ступенек и попасть в большой каменный погреб. Он имел естественную вентиляцию, поэтому зимой и летом в нём было сухо и стояла постоянная температура, зимой там казалось тепло, а летом прохладно. В подвале мы хранили картошку. На полках лежали самодельные консервы, тушёнка, компоты, закрутки, продукты. На полу стояли большие бочки. В самой большой бочке мама солила арбузы, а в бочке поменьше была квашеная капуста, ещё были бочки с мочёными яблоками, сливами, солёными огурцами, с помидорами. Зимой вечером мама приносила из погреба солёные арбузы или мочёные яблоки и угощала нас перед сном. Это было так вкусно. Мы ели с удовольствием и шли спать. Папа отнёс в погреб много вещей, всё аккуратно запаковал и спрятал. Собаку Шарика мы отпустили с цепи на свободу. На улице постоянно патрулировали военные. Тихонько, чтобы не заметили солдаты, папа зарубил несколько кур, и мама приготовила их в дорогу.
Мама наварила толчёную кашу и фасоль с мясом. Она всегда солила фасоль, когда та ещё была зелёная. Она нарезала стручки вдоль и получалась тонкая как лапша стружка. У неё это получалось так вкусно! Не успели мы покушать, как к нам пришли военные и сказали, что пора ехать.
– Кто же за хозяйством смотреть будет? Они же живые! – Спросил папа, показывая на кур.
– Я не знаю, – ответил военный, – и это не твоё дело! Собирайся быстрее!
Никто не мог нормально кушать, у всех были слёзы на глазах, а мама плакала навзрыд. Папа насыпал курам побольше зерна, поставил собаке много корма. Закрыл сарай, дом, летнюю кухню, ключи спрятал. К нам подъехал папин друг на лошади, и они с дядей Райнгольдом стали грузить наш сундук на телегу.
У нас в городе автобуса не было, а тут откудато подъехал автобус. Первой зашла мама с Элеонорой на руках, за юбку держался маленький Виктор. У меня в руке была дорогая скрипка, другой рукой я держала Нину, чтобы не потеряться. У Нины в руках был футляр с папиной флейтой и кларнетом. В автобус натолкали столько людей, что пошевелиться было нельзя. Женщины с тяжёлым чувством смотрели на свои дома и плакали. Автобус поехал на пристань. По дороге в сторону Волги пешком шло много людей с чемоданами, узелками, сумками на плечах.
На берегу Волги нас высадили, там было столько людей, что весь берег шевелился как живой. Милиция указала нам наше место. Всё было распределено по районам, каждая деревня, каждый город отдельно. Мы стали ждать нашего папу и очень боялись, что он не найдёт нас в этой толкучке. Но наш папа нашёл нас, они с дядей Райнгольдом разгрузили наши вещи на землю. Тётя Катя, папина сестра, жила на другом конце города и их отправляли не с нами. Мы их тогда потеряли и не нашли до сих пор.
Папа посадил меня на сундук и велел охранять добро. Дядя Райнгольд и тётя Катя на свой сундук тоже посадили своих детей, их у них было трое: Борис 6 лет, Нина 4 и Виктор 2 годика. И у нас четверо: я, Нина, Виктор и Элеонора. Целый цыганский табор получается.
Бойкие соседские ребятишки из ближних колоний решили сбегать обратно в село. Без дела на одном месте сидеть скучно, а дома в садах ещё были не собраны яблоки. Сбежав от охраны, они быстро добрались по знакомым местам в село. Но там они сразу забыли про яблоки, так как за несколько сот метров был слышен рев скотины. Местные жители покидали свои хозяйства в уверенности, что за их добром кто–нибудь обязательно присмотрит. И что же увидели дети?
Полная пустота. В селе не было ни одного человека. Если крупнорогатый скот кудато угнали, то что же было делать со свиньями, собаками и кошками? Ведь их с собой брать не разрешалось. Дети были в полном шоке. В сараях орали некормленые козы, овцы и свиньи. А стая собак почти километр бежали за детьми. Конечно, это было огромное потрясение для детской психики и ещё больше для взрослых, которым они, вернувшись, всё рассказали.
Что будет с нашими домами? С хозяйством? – переживали все.
Они ещё не знали, что сразу же после выселения немцев, в город Бальцер хлынули беженцы из Украины, Белоруссии и западных областей России. Чтобы хоть както перезимовать, а зима 1941–го года была ранняя и очень холодная, на топливо вырубили все сады и палисадники, в печку пошли заборы, мебель, надворные постройки, крыши, полы, оконные рамы незанятых домов. Со временем стены этих домов были разрушены, обвалились погреба, всё заросло бурьяном, но немцы об этом ещё ничего не знали.
Поохав, повздыхав, поплакав, тётя Катя стала кормить всех детей, а мама пробовала кормить грудью Элеонору.
Вдруг на берегу раздался страшный крик, плач, возник непонятный большой шум. Папа с дядей Райнгольдом пошли узнать, в чём дело. Вернулись они грустные и сказали, что у семьи Фольк большое горе. Утонул их 18 летний сын. Он с другом купался в реке, нырнул и больше не вынырнул.
Мать кричит там, волосы на себе рвёт, падает на землю и никто не может её успокоить. Отец утопшего спрашивал милиционера, не могут ли они остаться, чтобы найти и похоронить сына, но милиционер не разрешил. Он сказал, что сейчас подгонят баржу и начнётся погрузка. А сына без вас найдут и похоронят. Мать кричит на грани безумия:
– Вы у нас всё отняли, заберите и то, что у нас есть, но сына своего я вам не отдам!
Но тут загудел пароход, и к берегу подплыла большая баржа. С неё спустили трап и началась погрузка.
Людей стали вызывать по фамилиям и грузить на баржу. Дошла очередь и до нас. Мы попали в трюм. Там было темно и страшно. Папа с дядей Райнгольдом переглянулись и о чём–то шептались. Потом прошёл слух, что нас «русланд дойче» хотят утопить в Волге. У людей был большой страх, они всему верили и всего боялись.
Когда пароход потянул баржу на середину реки, женщины и дети громко плакали, а старые люди молились на коленях. Сколько мы так ехали, трудно вспомнить, но в конце концов баржа пристала к большой пристани и нас стали выгружать, вызывая по фамилиям. На берегу всех повели на железнодорожный вокзал. Там стояли товарные вагоны длинногопредлинного эшелона.
Набралось много народа из Бальцеровского кантона, частично с Добринского, Золотоваского и из посёлка Красный Текстильщик. Во все вагоны погрузили 2370 человек, ктото сказал, что поезд идёт на Алтай. Этот предпоследний эшелон № 892 ушёл с Саратовской станции Увек 16 сентября 1941 года.
ПУХОВО
В древней столице бывшей Золотой орды, в городе на Волге Увеке при отправке поезда железнодорожники рассказывали, что на станции Пухово, примерно в двухстах километрах, была стоянка предыдущего поезда с высланными немцами. Люди высыпали из вагонов, стали разводить костры и готовить себе обед.
Вдруг в небе появились немецкие самолеты и начали бомбить станцию. Земля тоннами улетала в чёрное небо, вокруг всё горело: деревья, дома, вагоны. Всюду огонь, дым, паника, окровавленные части человеческих тел, стоны, грязь, хаос.
Одна бомба попала в водопроводную колонку, где заправлялись водой паровозы, и в небо забил высокий, мощный фонтан, вода вылилась из разбитой водонапорной башни. Вся станция, все пути были полностью залиты водой. Там, где была станция, образовалось озеро. В воде, которая залила все рельсы, плавали мёртвые, их вещи и разные предметы из разбитых вагонов и отражалось пламя пожаров.
Все произошло в считанные минуты: станция Пухово была разрушена, эшелон разбит, многие погибли.
ДОРОГА
В наши вагоны телятники бальцеровских немцев набили так много, что не было места ни лежать, ни сидеть. По бокам вагона были устроены деревянные нары. В углу стояло большое ведро, это был туалет – параша. Какаято женщина повесила перед ним большую тряпку. За эту занавеску часто ходили дети, а взрослые вначале старались дождаться остановки. В вагоне были старики, дети и молодежь. Многие сидели на полу, там и кушали. Если поезд останавливался в тупике, все скорее выбегали по нужде, кто под поезд садился, кто куда, но конвой уже шёл вдоль состава и загонял всех в душные вагоны.
Наконецто каждая семья определилась и нашла свой угол. Чтобы на полу для детей было больше места, женщин помоложе и молодёжь посадили на верхние нары. Поезд останавливался часто и надолго. Чтобы не загружать основные железнодорожные трассы, по которым на фронт шли воинские эшелоны, составы с поволжскими немцами, идущие на восток, отправлялись окружным путём. Люди потеряли счёт времени.
В крытых товарных вагонах ехало по сорок и более человек вместе со своим имуществом. Спали на нарах и просто на полу, постелив солому. Постоянно была проблема с пищей и водой, особенно когда эшелоны шли по степям Казахстана. С наступлением осени появилась проблема борьбы с холодом, отопления в вагонах не было, люди простужались, болели и умирали без медицинской помощи.
Изза плохого качества воды, которую люди порой черпали из луж, и антисанитарных условий были вспышки инфекционных заболеваний. Первыми умирали дети. Вдоль железной дороги появлялись свежие могильные холмики, иногда и хоронить не было возможности, родных просто оставляли на остановках. Поезд шёл на восток.
Наконец эшелон с репрессированными остановился на большой станции, на вокзале было написано «АлмаАта». Мужчины побежали купить, чтонибудь поесть. Папа принёс всем по яблоку, таких больших и вкусных яблок я ещё не видела, у нас на Волге росли яблоки, но не такие большие.
После долгой стоянки поезд пошёл дальше. Под перестук колёс мужчины собирались по углам вместе, курили и шептались. Они возмущались, почему всех советских немцев обвинили в предательстве, если никто никого не предавал. За что всех лишили собственности, личного имущества. Разорвали семейные и родственные связи. Наплевали в души людей.
А поезд шёл ещё долго и наконец, 29 сентября 1941 года, после 14 дневного пути по маршруту Увек–Уральск–Актюбинск–Аральск–Чимкент–Джамбул–АлмаАта–Семипалатинск остановился наконец, на станции Барнаул в Алтайском крае.
АЛТАЙ
В нашем телятнике открыли двери и всем приказали выходить. Люди рады были выйти на свежий воздух, размять ноги, но все боялись, у всех на лицах отразился дикий страх.
«Что же будет дальше?» – думал каждый. Опять начали вызывать по фамилиям и грузить людей на телеги. Отец гдето узнал, что надо будет работать в колхозе.
Каждый колхоз из Сорокинского и Павловского районов набирал себе людей. Все приехавшие немцы были голодные и усталые, но на душе стало немного легче.
Семью дяди Райнгольда и нас привезли в маленькую деревню. Уже наступил вечер, темнело, было довольно холодно, осень. На краю деревни стоял брошенный деревянный дом, в котором уже давно никто не жил. Окна и двери были заколочены досками, крыша прохудилась. Возчик остановил лошадь и сказал:
–Тут вы будете жить! Завтра утром придёте в контору, и директор с вами обсудит, как быть дальше.
Папа говорит:
– Нам кушать нечего! У нас маленькие дети голодные!
Возчик пожал плечами и уехал. Папа и дядя Райнгольд стали в темноте чегото искать в ограде, чиркали спичками, потом нашли калитку. Зашли на крыльцо, оторвали от дверей доски, и мы зашли в избу.
В дороге от расстройства у мамы пропало молоко, маленькая Элеонора сосала пустую грудь и громко плакала. Все дети тоже плакали, хотели кушать, а взрослые успокаивали их и слегка радовались, что есть хоть крыша над головой.
Папа и дядя Райнгольд очистили от мусора один угол. Чегото бросили на пол и все одетые легли, прижимаясь, друг к другу, чтобы было теплее спать. Но спать мы не могли, маленькие дети хотели кушать и сильно плакали.
Я лежала на холодном полу, вспоминала наш красивый и сытный дом на Волге и тоже плакала от обиды и голода. На шум из деревни пришла какаято женщина и спросила, почему дети плачут? Папа сказал, что они голодные и хотят кушать. Женщина ушла домой и вскоре принесла молока, хлеба и одну свечку. Потом она, глядя на нас, молча, перекрестилась у дверей и ушла.
Мы не ели, мы смаковали пищу. Вечером каждая крошка была такая вкусная! Мама и тётя Катя покормили детей и они уснули.
Утром папа и дядя Райнгольд пошли в контору. Председатель выписал им накладную и велел идти на склад. На складе чего только не было! Они получили кастрюли, чтоб варить, вёдра для воды, тарелки, кружки, ложки, картошку, крупу и даже хлеб на один день. Всё это они с гордостью принесли домой.
Какая это была радость, самый большой праздник за последнее время. Папа сказал, что им надо немедленно идти на работу, а нас оставил наводить порядок и обживаться! Мы с Ниной нашли старые веники и стали подметать двор, а маленькие дети играли в песке на улице. В огороде стояла старая баня, мы там нашли таз и ковшик. Тётя Катя сказала, что это нам очень пригодится. Она натаскала из речки воду, и они с мамой мыли в избе полы и стены. Везде была грязь и паутина. Стены когдато были крашенные, но непонятно чем.
Ребятишки тоже бегали повсюду и если находили чтото интересное, несли к мамам и все вместе радовались полезной вещи. Потом пришли две старушки и принесли для детей постельное бельё и старую одежду. К вечеру от работы все очень устали. Папа с дядей Райнгольдом пришли поздно и легли спать, хотя и не сытые, но теперь уже на чистый пол.
Утром папа сказал, что возьмёт с собой на работу меня и Нину. Там дети снопы таскают, и наши девочки тоже могут это делать. За работу на обед всем дают лепёшки и кисель. Пусть хоть немножко покушают. Хлебоуборка давно уже закончилась, в полях везде стояли снопы и скирды, их надо было молотить. Когда мы пришли на поле, один старичок расставил всех взрослых по местам, а дети должны были подносить к барабану снопы.
Но когда старик включил молотилку, мы так испугались грохота, что хотели убежать, куда глаза глядят, но увидели как другие дети носят снопы, тоже стали помогать. На току было столько суеты, шума и пыли, что почти ничего не было видно, но мы старались чтонибудь заработать себе на обед. Сначала было страшно подходить к молотилке, но мы терпели и быстро бегали, так быстро, как только могли. Вскоре мы так сильно набегались, что я думала, что больше не выдержу и просто упаду от усталости. Но тут старик остановил молотилку и говорит:
– Обед! Отдых!
Все женщины расселись около скирды, достали из своих котомок продукты и стали кушать, у кого что есть: хлеб, сало, молоко, яйца. Только у нас в заначке ничего не было. Мне одна добрая женщина подала шанежку, другая дала Нине пирожок с картошкой. Мы были очень рады и сказали им спасибо.
Отца и дядю Райнгольда женщины тоже угостили. Чуть позже на лошади подъехала повариха и всем налила по кружке киселя и дала по лепёшке. Мы пили кисель с радостью и удовольствием, а лепешки несли домой, чтоб поделить на всех.
Потом женщины развеселились и начали играться. Они свалили папу и взялись за дядю Райнгольда. Женщин было много и мужчины не поняли в чём дело, а мы чуть не плакали от страха. Но рядом стоящая женщина сказала, чтобы мы не боялись, это только игра. Тут дядя Райнгольд освободился и давай одну за другой сбрасывать с себя и потом освободил нашего папу, они встали на ноги и все засмеялись.
Вдруг я увидела как одна женщина ножом давила у другой на голове вшей. Мне стало плохо! Я видела, как этим же ножом она резала хлеб. Я решила этот хлеб больше не есть, лучше буду голодной. А потом я узнала, что эта женщина ножом не вшей давила, а волосы щёлкала. После такой процедуры голове становится хорошо.
Обед закончился. Старик крикнул:
– По местам! Работать!
Мы работали до вечера, а потом, когда надо было идти домой, папе дали четыре лепёшки хлеба. Это была для нашей семьи такая радость. На ужин нам всем досталось по куску хлеба!
Некоторое время мы с отцом и дядей продолжали молотить снопы и скирдовать солому в этом колхозе. Но это было не очень долго, потому что отец нашёл какуюто газету, в которой прочитал, что в деревне Драчёнина Сорокинского района нужны строители. Он написал туда письмо и вскоре получил ответ, и приглашение, чтобы мы туда переехали.
ДРАЧЁНИНО
Папа погрузил всех нас на телегу, а дядя Райнгольд свою семью на другую телегу и мы поехали в деревню Драчёнино. Там нам дали помещение для жилья. Папа и дядя Райнгольд стали строить барак и столовую для какогото лагеря. С ними были несколько рабочих. Папа был старший и указывал все, что надо делать и сам работал наравне со всеми. Строили всё их горбылей, которые пилила пилорама. Кожура с досок не очищалась. Говорили, что этот барак строился для заключённых. Мы с Ниной в эти бараки часто бегали посмотреть.
Наступила зима и надо было топить печку. У нас дома была железная печка, а дров не было. Мы попросили у соседки санки и возили от пилорамы, где работал отец, всякие отходы древесины. Так мы спасались от холодов всю зиму.
Взрослые работали без выходных. Только в воскресенье отпускали вечером пораньше. В такой вечер папа и дядя доставали свои музыкальные инструменты и начинали играть. Это не сразу получалось, потому что с тех пор, как нас выслали с Волги, они не играли. Папа сказал и мне:
– Давай и ты Лида помогай нам!
Отец начал играть божественную песню «Jesu geh voran“. Папа наш хоть особо в Бога не верил и в церковь не ходил, но знал все божественные и церковные песни, а мама была очень верующая и дома на Волге всегда посещала цурковь, пока ее не сломали. Поэтому здесь в ссылке она очень обрадовалась возможности служить Богу. Мама и тётя Катя очень красиво запели вместе, мы с девочками им помогали. Получилось так здорово и красиво, что в конце все заплакали от радости.
С тех пор у нас по воскресения всегда играла музыка, и мы пели немецкие песни. К нам на концерт послушать песни стало приходить много деревенских людей. Все хотели послушать и попеть с нами знакомые песни. Местным нравилась наша музыка и нам стали приносить, кто семечки, кто тыкву, кто брюкву или картошку. Одна девочка принесла кусок сала и говорит:
– Это мама дала для вас за то, что ваш отец отремонтировал дверь в нашем доме.
Так мы и жили.
Както к нам пришёл местный мужчина и сказал, что у них в колхозе состоится какойто праздник и нужна музыка. Папа согласился, и они с дядей Райнгольдом весь вечер у них играли.
Отец помогал людям, чем только мог. Мужиков в селе не было, все ушли на фронт. В деревне жизнь тоже была не сладкая. Но у людей были свои дома и еды досыта. А у нас ничего не было. Но пока у нас был отец, мы тоже не совсем голодные были. Мама всегда какойнибудь суп сварит, из тыквы или из муки, все равно всегда чегонибудь находилось. Папа получал немного хлеба. Голодными мы не были, но кушать хотелось всегда. Постепенно мы стали уже привыкать к такой жизни.
К нам много людей приходило и общались с нами. Мы с Ниной познакомились с местной девочкой, и она пригласила нас вечером на лужок. Молодежь по вечерам собиралась там, шутили, гуляли по улице, играли на балалайках, пели частушки, плясали повсякому и вприсядку. Так интересно было и весело. Она нас уговорила, и мы отпросились у мамы на час, сказали, что пойдем к ней домой.
А сами пошли на лужок, где они собираются, но мы только смотрели издалека, нам было всё очень интересно. Они нас заметили, подошли и сразу туда потащили. Мы стеснялись, не хотели. Но все равно пошли к ним. Немного побыли с ними и сказали, что нам пора домой. Новую подружку звали Вера, она и ещё две девчонки пошли нас провожать до самого дома.
Они нас уговаривали, чтобы мы к ним всегда приходили на лужок. Мы, конечно, обещали, что когда будет возможность, обязательно придем. Мы с Ниной уже стали понемногу говорить порусски.
В школе мы все русские слова выучили, только предложения не умели правильно складывать. Но все равно нас учили и заставляли писать предложения, все это пригодилось в жизни. А тут мы еще лучше научились говорить, это была практика.
Мы стали уже привыкать к этой новой жизни, хотя были полуголодные, но все еще живые и все вместе. Общаемся с людьми, с подружками, и они с нами также. Папа говорит:
– Здесь мы будем жить, пока война кончится, потом поедем домой на Волгу, а сюда когданибудь, приедем в гости к товарищам и подружками, и они к нам будут ездить.
Настала настоящая зима, стало холодно. К нам пришла повестка, чтоб папа и дядя Райнгольд явились в районный военкомат. Мама сильно плакала, она чуяла большое горе, но отец ее успокаивал, говорил, что может опять нам другую работу нашли, но он уже хорошо знал, что будет.
Утром отец с дядей уехал в район, а мы все время смотрели на дорогу и ждали, что он приедет. На другой день мама укладывала Элеонору спать, а Нина с подругой была во дворе. Вдруг Нина забежала в дом и кричит:
– Мама! Там целый отряд немецких мужиков идет, наверное, с ними наш папа.
– А ну быстрей бегите туда, и всё разузнайте. Когда Элеонора уснет, я тоже приду.
Мы все побежали на дорогу, бегали вокруг идущих мужиков, звали папу, но его там не было. Отряд шёл по направлению к баракам, которые строил папа.
Мы вернулись домой и всё рассказали маме. Мама оделась и пошла к ним. Оказалось, что все мужчины были из нашего города Бальцере, но их выслали в Новосибирск, наш эшелон попал на Алтай, ещё один эшелон попал в АлмаАту, другие в Красноярск и ещё дальше. С Волги было отправлено 46 железнодорожных составов с немцами Поволжья.
Наша мама долго разговаривала с мужиками, и они ей сказали, что нашего папу все знают, его и дядю Райнгольда уже погрузили в поезд, который должен был уйти по направлению Пермь. Ваш отец успел написать и передать для вас маленькую записку. Там на станции было много бальцеровских мужиков. Целый длинный эшелон набитый людьми. Так что не ждите его здесь.
Наша мамочка пришла домой и они с тетей Катей ревом ревели весь день, на это было страшно смотреть. Так жизнь наша стала ещё хуже и ещё страшнее. Мама от переживаний стала совсем худая и молчаливая.
Мы с Ниной бегали смотреть, как мужики живут в бараке и что они там делают. Они должны были строить узкоколейную железную дорогу. Трудармейцы рубили мерзлую землю и на тачках вывозили её к насыпи железнодорожного полотна. Все женщины из деревни убирали с дороги снег. Мы пришли домой, все рассказали маме и тете Кате. Мы решили тоже там работать, потому что за работу кормили.
Тетя Катя, я и Нина пошли проситься на работу, а мама должна была сидеть дома с ребятишками. Тетя Катя была немного крепче, чем наша мама. На свежем воздухе, на холоде и ветру, мы целый день махали лопатой, которая была сделана из фанеры и чистили снег. Слабые, полуголодные, в плохой одежде, а работать надо, чтоб прокормиться, а бедная мама сидит дома с пятью голодными детьми. Они постоянно плачут, хотят есть и пить молочко, а у неё ничего нет. Мама должна смотреть на это весь день, у нее сердце кровью обливалось, а сделать ничего не могла.
Нам на обед, привозили какой то жидкий суп и кисель, а вечером давали пайку хлеба. Хлеб мы несли домой, и делили на всех. Так мы бедствовали – хуже некуда.
Всех очень плохо кормили, а у мужчин была очень тяжелая работа. К трудармейцам на санях из Новосибирской области приезжали их жены и привозили своим мужьям продукты.
Тётя Катя возмущалась, что это за сволочь такая, которая выслала нашего папу и дядю Райнгольда в Пермь! Могли бы и здесь оставить на строительстве этой железной дороги. Это тоже трудармия, и они были бы здесь, рядом со своей семьей. Эти местные сволочи, настоящие вредители.
Это была инициатива местного сельсовета, и еще фантазия коекого из издевателей.
Если бы коммунисты правильно руководили и в школе говорили правду, то все бы знали, что мы – свои люди. Мы – российские немцы, у нас на Волге есть своя Республика. А у них была задача только обманывать людей и вызывать к нам ненависть, а это было очень больно и очень обидно.
Мамочка наша стала искать в сундуке, что можно было продать из папиных вещей или обменять на молоко для Элеоноры, потому что у нее от горя молока в груди не стало. Элеонору можно было бы от груди уже отучить, но ведь кормить ее нечем. И мама давала ей сосать пустую грудь. Мы думали, что это самый тяжелый момент нашей жизни, хуже не может быть. А настало время и стало еще хуже.
ТРУДМОБИЛИЗАЦИЯ
Однажды нашу маму и тетю Катю вызвали в сельсовет и сказали, что им надо собираться в дальнюю дорогу. Завтра всех заберут в трудармию.
– Как же так? – Развели они руками,– у нас маленькие дети.
Нашему младшему братику Вите было 4 годика, а Элеоноре чуть больше годика, Нине –14. Мне только исполнится 16 лет – и мне тоже надо собираться? У тети Кати было трое маленьких ребятишек: старшему Борису 7 лет, Нине 5 лет, а Вите 3 годика. Ответ наша мама и тетя Катя получили такой:
– Это ваши дети, нас это не волнует и не касается! У нас приказ!
На другое утро на лошадке, запряженной в сани, к нашему дому подъехал комендант и старичок–извозчик. Комендант зашел к нам в дом, открыл дверь нараспашку и сказал:
– Выходите! Быстро!
Мама как раз давала Элеоноре грудь. Комендант грубо вырвал у неё ребёнка и бросил его на полати, где мы спали. Все испугались, Витя схватился за мамину юбку и заплакал, сразу заплакали остальные дети. Тетя Катя была бойкая, она стала рвать себе на голове волосы и кричала:
– Я от своих детей не уйду! Хоть стреляй! Не пойду!
Комендант молча вынул из кобуры револьвер и направил на тетю. Глаза его налились ненавистью.
Я испугалась, быстро всех поцеловала и выбежала на улицу. Следом, шатаясь, как безумная, вышла плачущая тетя Катя и упала лицом вниз, в сено на санях. Потом вышла мама. Глаза залиты слезами, идёт как слепая. Руки, ноги, подбородок, – вся трясётся, сказать ничего не может.
Старичокизвозчик вскочил, помог ей сесть в сани и сам чуть не заплакал, только вздыхает, качает головой, а сказать ничего не может. Он тоже не имел права голоса против такого государственного зверя в военной форме.
Все дети повыскакивали, ревут, а комендант дал старику приказ:
– Отчаливай!
Старик дёрнул за поводья и быстро поехал. Все дети остались с моей 14 летней сестрёнкой и ревели они вместе на все лады. Мама с тётей Катей бились на санях в истерике. Когда отъехали подальше дед говорит:
– Я думал, он одумается, и оставит матерей с детьми, но, видимо, такой это человек, сердца у него нет.
Старичокизвозчик старался отвлечь нас от ужасного потрясения и рассказывал, что ехать до железнодорожной станции нам придётся несколько дней и впереди у нас дорога длиной в 100 километров.
Когда мы выехали на шоссейную дорогу, был такой хороший день, светило солнце, мороз щекотал щёки, лес у дороги стоял сказочный. Снег искрился, как серебро. Воздух обжигал лёгкие. Дорога шла чуть на спуск, а у горизонта в гору. Перед нами сверху открылась широкая панорама алтайской природы. Мы смотрели на эту картину, и нам показалось, что огромная живая змея ползет по дороге. По всей дороге, друг за дружкой, рысцой бежали лошадки, запряжённые в сани, они везли наших руссланддойче в трудовую армию. Людей собрали, наверное, из нескольких районов. И так хорошо и далеко, далеко было видно. Я оглянулась назад, а там такая же картина, за нами тоже ехали много, много людей. Дедушка чтоб нас немного успокоить и отвлечь, всю дорогу чтонибудь рассказывал, а женщины во всех санях ревут в голос и такой рёв стоял над дорогой, что просто жутко становилось на душе.
НЕКРАСОВ
Я раньше сама писала стихи и вспомнила, как в школе «про стон» учила стихотворение Некрасова и стала его в уме переделывать на свой лад.
Выдь на Волгу: чей стон раздается
Над великою русской рекой?
Этот стон у нас песней зовется –
Российских немцев уводит конвой.
Волга! Волга!.. Весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля,–
Где народ, там и стон… Эх, сердечный!
Что же значит твой стон бесконечный?
За невинность, покорность, работу,
Повели под ружьём на Голгофу.
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы сеятель твой и хранитель,
Русский немец сейчас не стонал?
Стонет он по полям, по дорогам,
Стонет он по тюрьмам, по острогам,
В рудниках, на железной цепи;
Стонет он по лесам и баракам,
Замерзает в буранах, в степи;
Стонет в собственном бедном домишке,
Свету божьему, солнцу не рад;
Стонет в каждом глухом городишке,
В чём же немец Руси виноват?
– Да! – Тогда одиночный стон был на Руси, а сейчас хоровой, материнский рёв висит над матушкой Россией. – Сделала я горький вывод и встряхнулась от своих мыслей.