Памяти всех народов, проживающих на территории Советского Союза, которые были осуждены, высланы и прокляты. Тех, которые разделили с российскими немцами всю боль и страдания депортаций и репрессий.
Шёл 1938 год. Этот год научил нас, что не обязательно быть преступником, для того чтобы тебя арестовали. Один за другим немцы на территории Советского Союза подвергались арестам, депортациям и чисткам. Политический комбайн косил под себя всех, кто стоял на его пути. Но мне не обязательно пересказывать всё в деталях. Эту историю и так уже все знают. Так и я в один прекрасный день оказался в одной камере с Гейгером, Вебером, Олденмейером и многими другими немцами.
В конце июня к нам поступил Новый. Он появился неожиданно. Мы давно уже не видели новых лиц. Но время научило нас тому, что каждый день, каждый час, каждую секунду может произойти что-то неожиданное. В нашей камере мы уже привыкли друг к другу. Мы были замкнутой группой. Семьёй. Мы доверяли друг другу. А этот Новый появился некстати. Тем более, он отличался от других. Он был каким-то особенным. Он бросался в глаза уже даже из-за своей внешности. Он был два метра высотой. Крепкого телосложения. Светлые волосы. Его глаза были глубокими, его взгляд холодным, как северное озеро. Я, конечно, мало что понимаю в мужской красоте, но я уверен, что за этим мужиком в его время девки бегали толпами.
Он поприветствовал нас кивком головы и сразу же завалился на свою койку. Новый пробудил в нас интерес. К сожалению, он был не очень разговорчив. И если честно, то никто из нас не решался подойти к этому айсбергу.
Когда его в первый раз увели на допрос (а произошло это сразу, следующим утром), мы бросились спекулировать на тему, кто же он. До этого времени мы не услышали от него ни единого слова. Он только лежал на койке и читал какую-то тоненькую книжку. Как мы ни старались к нему подкрасться, никому из нас так и не удалось рассмотреть, что же это такая за книжица. Или он просто прислонялся головой к холодной стене и делал вид, что спит. Время от времени он открывал глаза и едва заметно шевелил губами. Молился ли он или просто сходил с ума, мы так и не поняли.
«Он наверняка русский! Поэтому он и не разговаривает с нами! Он, наверное, подслушивает нас! – нервничал Гейгер. Он всегда очень стеснялся говорить на своём родном немецком диалекте. – Нам стоит лучше говорить по-русски! Может, он тогда нам откроется! Это не очень хорошо, что мы всё ещё осмеливаемся говорить по-немецки! К добру это не приведёт!»
«Да, конечно, он русский! И ко всему ещё и преступник! – прокомментировал резко Вебер. – С чего бы это простой человек попал в тюрьму?»
Вебер был единственным, кто только одного себя не считал преступником. Он был уверен, что его арест – это просто большое недоразумение. Он так и не понял, что единственной причиной его ареста являлся тот факт, что он немец. Вебер в первые дни тоже держал дистанцию, был даже немного высокомерным. Но чем больше времени проходило, тем больше он понимал, что в одиночку ему здесь не выжить.
«Может быть, он не русский, не немец!» – вставил Олденмейер свои пять копеек. Он был самым старшим и самым опытным среди нас. Его уже раз депортировали в 1915 году. И его, очевидно, не очень шокировали условия, в которых он находился. Он всегда был спокоен и шутил даже тогда, когда это было совсем неуместно. После своих слов он засмеялся и откинулся назад. Но этот вопрос не давал нам покоя, и поэтому мы продолжили делиться своими версиями о том, кем же может быть Новый.
В самый разгар дискуссий он вернулся с допроса. Как ни в чём не бывало! Мы же все знали, как проходят эти допросы. А он даже и виду не подавал! Он просто молча лёг на свою койку. Дабы наконец избавиться от этой неопределённости, я продолжил разговор. Естественно, на немецком. Мои товарищи сначала засмущались и не подавали реакции. Они только кивали головой и боязливо косились в сторону Нового. Но я во что бы то ни стало хотел наконец узнать, кто он, и почему он здесь. Через несколько минут пара из них подключились к разговору. Мы обсуждали Нового во всю глотку. Его выражение лица. Что он строит из себя Бог знает что. Что он высокомерный, и ему должно быть стыдно. Всё напрасно. Новый не реагировал. Потом мы перешли на русский. Но даже тогда этот великан продолжал лежать молчаливо на своей койке. Он не подавал абсолютно никакой реакции.
Через пару дней мы привыкли к Новому. И если честно, я никогда ещё не видел такого большого человека. И я говорю не только о его росте. Он всегда ходил ровно. Страдания и боль, которые были написаны на его лице, не смогли сломать его гордости. Он не плакал. Не ругался. Он вёл себя тихо и достойно. Очень скоро мы стали пропитываться уважением к нему. Даже охранники вели себя по отношению к нему очень уважительно. Не только из-за его вида, но и из-за поведения. Он делился едой с самыми слабыми, хотя у него самого ничего не было. Если кто-то начинал ругаться между собой, то ему стоило только встать рядом со спорящими, так они уже сразу расходились. Мы научились уважать его. Иногда мы наблюдали, как он разговаривает с другими заключёнными. Но с нами он так и не обмолвился ни единым словом. Наше любопытство не давало нам покоя.
«Он русский! Он шпион!» – паниковал Гейгер. Он за каждым углом и в любом человеке подозревал шпиона. Время заключения медленно оставляло свои следы. Мы научились подстраиваться под ситуацию, но мы не могли смириться с несправедливостью, от которой мы все страдали. Мы научились молчать, когда это было нужным, и научились говорить, если это могло спасти нам жизнь. Мы научились отказываться и научились делиться. Мы научились утешать и научились прощаться навсегда. Но одному мы, наверное, никогда не сможем научиться: забыть.
«Он немец, просто считает, что он чем-то лучше нас!» – ворчал недовольно Вебер.
И так все наши разговоры каждый раз касались Нового.
«Ах, да он ни рыба ни мясо! Оставьте же его, наконец, в покое!» – смеялся старый Олденмейер и немного разряжал ситуацию. Но уже скоро мы должны были избавиться от своих мучений. Новый пробыл у нас совсем недолго. В начале июля они пришли за ним. Так быстро и неожиданно. Обычно здесь пребывали чуть дольше.
Мы знали этих людей. Он, наверное, тоже уже знал, что его ждёт. И, как этого и стоило от него ожидать, он спокойно поднялся, поправил свою грязную одежду и направился с книжечкой в руках к двери. Я не знаю, что на меня нашло в этот момент. Но я не мог дать ему уйти просто так.
«Как тебя зовут? Как твоё имя? – закричал я ему отчаянно вслед. – Может быть, я выживу! Может быть, я вернусь на свободу! Я найду твою семью и всё им расскажу! Что я был рядом в последние минуты твоей жизни! Что мы все были рядом! Что ты не был один! Они должны знать, что с тобой произошло!»
Охранники злобно зыркали в мою сторону. Наверное, в этот момент я сам произнёс свой смертный приговор. Внезапно Новый обернулся. Человек-гора. Со светлыми волосами. С глубокими глазами. Он посмотрел на нас всех и впервые улыбнулся.
«Симо, – ответил он бархатным голосом. – Симо Виролайнен».
После этих слов финн повернулся к выходу – и больше мы его никогда не видели.
Шёл 1938 год. Год, в котором многие из нас стали жертвами арестов и чисток. Этот год научил нас, что не обязательно быть преступником, для того чтобы тебя арестовали. А также этот год научил нас, что мы, немцы, были не единственными жертвами политической мельницы.
Памяти моего финского прадеда Симо Виролайнена, рождённого в 1900 году в селе Мяглово в Ленинградской области. Симо был арестован в феврале 1938 года. Осуждён и приговорён к высшей мере наказания. Расстрелян 8 июля 1938 года.
Его семью выслали в Сибирь. Жена Марья (дев. Хайми) умерла от воспаления лёгких в 1942 году, оставив дочь Екатерину (12 лет), сыновей Ивана (8 лет) и Александра (4 года, моего деда) сиротами. У них было тяжёлое детство и тяжёлая жизнь. Всю свою жизнь мой дед страдал от того, что на нём было клеймо сына врага народа.
До 2014 года мы ничего не знали о судьбе прадеда. Мой прадед так и не был реабилитирован. Никаких справок и документов на его имя не имеется. Предположительно мой прадед, как и другие репрессированные, был захоронен на Левашовском кладбище в Санкт-Петербурге.
Катарина Мартин-Виролайнен
Катарина Мартин-Виролайнен родилась и выросла в Карелии. С 1997 года живет в Германии. С 2015 активно занимается литературной деятельностью, а также руководит различными проектами, связанными с культурой, историей и литературой немцев России, Украины и Казахстана. Издала три книги: книги на немецком вышли в немецком издательстве Ostbooks, книга на русском языке выпущена с поддержкой издателя в его суб-редакции. Публикуется в разных газетах и журналах. В прошлом году дебютный сборник рассказов получил поощрительную премию культуры российских немцев земли Баден-Вюртемберг.
