2 октября 1552 года войска Ивана Грозного взяли Казань, а Казанское ханство прекратило свое существование. Так закончилось многолетнее противостояние двух держав за обладание ресурсами Волги и политическое влияние на территориях бывшей Золотой Орды. И, разумеется, за этим стоит драматичная, даже остросюжетная, история, в которой нашлось место минам, гению инженерной мысли и тактическим ухищрениям.
Подготовка к осаде
Казанское ханство ко времени последнего похода Ивана Грозного переживало нелегкие времена. В стране был экономический и, что еще хуже, политический кризис, вылившийся в постоянные смены династий ханов. Причем деятельное участие в политических интригах Казани принимали как русские цари, так и османские султаны — через своих ставленников, крымских ханов.
К 1552 году Казань уже была однажды взята предшественником Грозного, Иваном III, но после снова обрела независимость и стала противником для русских. Сам Иван Грозный совершил две неудачных попытки взятия города. Видимо, из-за этого следующий поход был подготовлен со всей возможной тщательностью.
В 1551 году совсем недалеко от Казани, на другом берегу Волги, была построена крепость Свияжск, ставшая опорным пунктом для будущей осады. При этом была проведена настоящая инженерная операция под руководством мастера Ивана Выродкова.
Для этого была полностью и с нуля построена деревянная крепость без фундамента в другом городе. Ее разобрали, а затем, спустив вниз по Волге, уже на месте всего за 28 дней собрали мощные оборонительные сооружения. Опираясь на них, русские начали накапливать войска, порох, оружие и продовольствие под боком у Казани.
Начало похода. Засада на крымского хана
Поход начался летом 1552 года. При этом, зная, что крымский хан Девлет Гирей обязательно воспользуется отсутствием русских сил в столице для опустошительного набега, Грозный пошел на хитрость. Раструбив всем о походе, царь повел войска очень медленно, совершенно черепашьим шагом. Узнав от разведчиков, что крымчаки клюнули и пошли в набег, осадив Тулу, Иван IV отправил на подмогу городу полк правой руки под руководством князя Воротынского. Тот разбил степняков в битве на реке Шиворонь, полностью отбив у Девлет Гирея желание помогать Казани.
Избавившись от опасного противника в тылу, царская армия пошла уже в настоящий поход и соединилась у Свияжска 13 августа. Придя на место, солдаты получили всего три дня на отдых — спешка была очевидна. 16 августа началась переправа через Волгу, и произошла первая битва с татарами — авангард русского войска разбил казанцев, и после чего войско переправилось без особых проблем.
Численность противостоящих войск и начало осады
Во многих книгах и статьях даже довольно авторитетные историки заявляют о численности русских войск в размере 150 тысяч, а татарских — 60 тысяч воинов. Однако современные ученые говорят о том, что эти цифры чудовищно преувеличены, и всей экономической мощи царства Ивана Грозного не хватило бы, чтобы выставить такие силы.
Да и Казань в те времена была хоть и отлично укрепленной, но не гигантской крепостью, и шестидесяти тысяч человек не могло быть в ней даже в виде населения, не говоря уж про гарнизон. Сейчас ученые называют численность русского войска с примкнувшими к нему касимовскими татарами, чувашами, горными марийцами и мордвой примерно в 15 тысяч ратников. Казанских же татар и их союзников в городе было примерно в два раза меньше — семь-восемь тысяч.
Примечательно, что в этом походе отлично показали себя стрельцы — пешая и по меркам того времени передовая элита русского войска. Под стены Казани привели четыре полка из существовавших шести, что составляло 2 тысячи воинов. Естественно, в осаде участвовала и артиллерия — около 150 орудий разного калибра.
Татарам помогал князь Епанча, который находился в Арском остроге, и своими набегами постоянно мешал осаде. 23 августа город был полностью окружен сначала войсками, а затем и укреплениями, созданием которых также руководил Иван Выродков.
По данным, известным из сочинений князя Андрея Курбского, татары применяли магию и ворожбу — в нужное время на башню выходили люди в странных одеждах и начинали плясать, размахивать бубнами и делая в сторону русского войска неприличные жесты. В тот же час погода портилась и налетали дожди и вихри. Правда, непонятно, как такое позволили мусульмане, которых в Казани было подавляющее большинство. Преодолели эту напасть проверенным средством — выписали из Москвы крест с чудодейственным деревом, провели крестный ход — и все, магия побеждена!
Князя Епанчу удалось заманить в засаду, выделив для этого лучшие войска. Притворным бегством выманив войска татар, русские ударили с двух сторон, разбили противника, и уже 6 сентября взяли Арский острог. По окружающим землям прошлись огнем и мечом, отбив у местного населения всякую охоту помогать осажденным.
Пленных, по некоторым данным, привязали на виду у защитников Казани, и те молили их сдаться на милость царя, на что татары начали стрелять в них сами, со словами: «Лучше уж мы вас убъем, чем неверные!».
Мины, гигантская осадная башня и казаки в перьях
С самого начала осады стало понятно, что царь решил провести ее по всем правилам военной науки того времени. Город был окружен деревянными укреплениями с артиллерией, что мешало осажденным делать вылазки, а перед главными воротами всего за сутки выстроили гигантскую 13 метровую осадную башню, которая возвышалась над стенами. Так что оттуда можно было обстреливать город.
Артиллерия последовательно вела контрбатарейную борьбу, выбив все пушки осажденных со стен. Кроме того, немецкий инженер Эразм, которого в летописи называли Розмысл, подвел подкоп под водяную жилу и взорвал его, лишив город чистой воды.
С минированием Казани связана легенда, которая до сих пор бытует у марийцев. В русском войске присутствовал со своими воинами марийский князь Акпарс, который сумел придумать, как помочь инженерам и измерить расстояние до стены для подкопа. Он взял гусли и, запев песню, пошел с ними к стене. Осажденные так заслушались, что не стали в него стрелять, а Акпарс подойдя к укреплениям, допел песню и вернулся обратно.
При этом он все время считал шаги, чем и помог русским, измерив расстояние до стены, а потом еще и пел в другие дни, чтобы не было слышно, как инженеры роют подкоп. Забавно, что у чувашей есть точно такая же легенда, но там героем, певшим и считавшим шаги, является представитель их народа.
Тут же произошел еще один любопытный случай, связанный с пришедшими на помощь Ивану Грозному донскими казаками под предводительством Сусара Федорова. Дело в том, что донцы подошли ночью, и, встав лагерем, разожгли костры, начав готовить пищу.
Этими кострами в ночи они умудрились напугать и татар на стенах, и русских в поле — ведь непонятно было, к кому подошло это многочисленное подкрепление. Посланные русские разведчики вернулись с полными ужаса глазами, так как в свете костров увидели ужасные фигуры, покрытые перьями. На утро оказалось, что казаки набив на реке птицы, повыдергивали из нее перья и покрыли свою одежду. Просто ради украшения и лихости.
Взятие Арских ворот и последний ультиматум
30 сентября немецкий инженер сделал еще один подкоп и подорвал Арские ворота. Тут, надо сказать, сработала еще одна хитрость Ивана Грозного и его воевод. Обычно, сразу после подрыва, осаждающие идут на штурм, и татары вполне ожидаемо сделали превентивную вылазку. Однако русские на штурм не спешили, и, прикрываясь дымом, встретили нападающих плотным огнем.
Войска Грозного обратили казанцев в бегство и уже на их плечах ворвались в город, заняв Арские ворота. Здесь царь тоже не стал спешить закрепить успех и, несмотря на просьбы воевод, запретил им захватывать город наскоком. Вместо этого он приказал войскам укрепиться в этом опорном пункте. Жители города так и не смогли его отбить.
1 октября Грозный в последний раз потребовал сдать город, обещая всем сдавшимся прощение и жизнь, но ему отказали. Казанский хан Едигер-Мухаммад и здешний имам Кул Шариф заявили, что не боятся смерти и лично готовы биться до конца.
Последний подкоп и взятие Казани
Поняв, что вести дальнейшие переговоры бессмысленно, Грозный приказал Эразму взорвать третью, свою самую большую пороховую бомбу. Многие воины оглохли от ужасных взрывов, а стометровый кусок стены превратился в пролом. Именно в него устремились русские войска. В некоторых местах они прошли легко, где-то, наоборот, им оказали жесточайшее сопротивление.
На узких городских улочках начались затяжные бои, и некоторые царские воины занялись грабежом. Впрочем, после того, как по приказу царя предали казни самых ретивых, мародерство прекратилось. Тем не менее, погибло множество мирных жителей, а хан Едигер-Мухамад попал в плен. Кул Шариф же со своими учениками бился до последнего и погиб на крыше мечети с саблей в руках, заслужив посмертную славу и уважение своих врагов.
Все казанцы, державшие в руках оружие, были перебиты, а само Казанское ханство упразднено, войдя в состав Русского государства.
Павел Зенцов
Размысл Ивана Грозного
Работая над книгой об итальянских военных и военных специалистах на службе России с конца XV по XIX век, опубликованной в прошлом году на итальянском языке, мне пришлось рассматривать источники и литературу о взятии Казани войсками Ивана Грозного в 1552 г. Вопрос о национальной принадлежности группы военных экспертов, участвовавших в осаде Казани, я решил в пользу итальянцев на основании повествования «Казанского летописца». В этом повествовании именно итальянцы выступают в качестве мастеров по осадно-подкопным работам: хитрецы-фряги строят мосты и осадные туры, делают подкоп(ы) и производят взрыв(ы) под стенами осажденной крепости. Несмотря на то, что там нет ни слова о «размысле», руководившем минно-подрывными работами, совершенно очевидно, что кто-то в группе был начальником над остальными.
Эссеист XIX в. Евгений Петрович Карнович в его книге о происхождении родовых фамилий и о смешанных дворянских семьях в России сообщает нам даже имя и фамилию этого человека: «Потомки итальянского инженера Градинеско Марини, устроившего при взятии Казани царем Иваном IV подкоп, решивший судьбу города, имеют ныне чисто русское прозвище – Марины». Однако имя Градинеско вызывает большие сомнения – вряд ли оно итальянское, тогда как фамилия Марин с вариантом Марини действительно типично итальянская. Остается только выяснить, откуда автор взял эти сведения.
«Казанская история» весьма подробно описывает подкопные и взрывные работы. Поэтому замечание О.С. Хованской, что «Казанский летописец» только бегло касается этого крупнейшего военного мероприятия», представляется не совсем оправданным.
Я отдавал себе отчет в том, что мой выбор проблематичен, и не скрывал этого от моих читателей:
«Казанская история» – единственный источник, сообщающий о присутствии «фрязей» во время казанского похода 1552 г. и, в частности, о решающей роли, которую они сыграли в покорении города.
Есть другие источники и другие предположения и прежде чем вернуться к гипотезе об итальянском происхождении «размысла», стоит, как мне кажется, рассмотреть их более подробно, чем было сделано в моей указанной работе.
Например, в Патриаршей или Никоновской летописи, в так называемой Царственной книге, в Летописце начала царства и в Александро-Невской летописи «размысл» назван «немчином»: «…призывает государь к собе Немчина, именуема Размысла (или Размысла именуема. – М.К.), хитра, навычна градскому разорению, и приказывает ему подкоп под град учинити…». Отметим только, что термин «немчин» (как и «немец») здесь довольно расплывчат и может означать иностранца какого угодного западноевропейского происхождения. В литературе иногда попадаются немцы скотские, шпанские, францужские, виницейские и даже фрязове-немцы. Так что в данном случае правы те, кто ограничивается определением «размысла» как «иноземного мастера».
Тем не менее, есть авторы, которые подобно Евгению Карновичу называют имя и уточняют национальное происхождение иностранного военного инженера. Некоторые ссылаются на устную (!) традицию, согласно которой «размысл» или, по крайней мере, один из устроителей подкопа – некий англичанин по фамилии Бутлер. В своих мемуарах Генрих Штаден, немецкий наемник на службе Ивана Грозного, именует его «господином Асмусом» – Herr Asmus, а через полвека голландский купец и дипломат Исаак Масса преобразует его в немца Эразма – Erasmus.
От «размысла» Асмуса или Эразма-Эрасмуса до датчанина Расмуссена рукой подать. Как пишет историк Валерий Борисович Перхавко: «По еще одному предположению, за именем «Размысл» скрывается то ли голландский, то ли датский военный специалист Петер Расмуссен (Размуссен). Оно основано на именовании в Москве датского посла Петера Размуссена (1602 г.)». Но об этом – чуть ниже.
Другое предположение требует отдельной трактовки. «Иногда, – как пишет историк В.Н. Бочков, – убедясь в бесспорности иноземного происхождения служилого человека, историки, тем не менее, преобразуют его из немца либо итальянца в литовца». По мнению историка Александра Александровича Зимина, организатором подкопа был некто литвин «Размысл Петров». Статья Зимина так и называется «Участник взятия Казани в 1552 г. литвин Размысл Петров». Однако само это название требует оговорки: «Петров» – не фамилия «размысла». На самом деле это его отчество, в чем сам Зимин мимоходом признается в своей статье: в одном из источников, рассматриваемых Зиминым, он упомянут как «Петров сын». Оказывается, в середине XVI в. поместье Очкасова-Коромышева на реке Москве в Коломенском уезде «было за Розмысломъ за Петровымъ сыномъ». Первый источник, на который Зимин обращает внимание, – «Сказание о походе на Казань», обнаруженное А.Н. Насоновым. Именно там можно найти фразу: «человек… именем Размысл, родом литвин, сый хитр бе подкопы творити под градныя стены». Однако, хотя считается, что данное «Сказание» было источником «Летописца начала царства», а также «Казанской истории», «размысл» в «Летописце» назван не литвином, а «немчином», тогда как в «Казанской истории», как мы видели, везде «фрязи». В другой, более поздней работе А. Зимина, написанной в соавторстве с Анной Хорошкевич, «Литвин Розмысл» получает имя «Эразм»
Свое предположение Зимин считает наиболее вероятным на том основании, что мастерство подкопа было «хорошо известно литовским людям». Процитируем еще раз Б.Н. Бочкова, который подытоживает так: «Известного инженера Размысла Петрова одно «Сказание о походе на Казань» именует «литвином», а остальные источники «немчином» (Никоновская летопись) «фрягом-иноземцем» (Казанская история), «господином Азмусом» (Г. Штаден), «инженером Эразмом, по происхождению немцем» (Исаак Масса). Перечислив все показания, А.А. Зимин заключил: «Сообщение… что Размысл был выходцем из Великого княжества Литовского, следует признать наиболее вероятным» потому лишь, что Воскресенская летопись повествует о производстве литовцами, осаждающими Стародуб, подкопа: «Итак, мастерство подкопа хорошо известно литовским людям». Однако имена Размысл и Эразм в Литве не встречаются, а мнение А.А. Зимина, что крупнейшие инженеры XVI в. выходили именно из Литвы и ни один из европейских народов, кроме литовцев, не владел мастерством подкопа, несерьезно».
Тут Бочков, несомненно, передергивает: Зимин вовсе не утверждает, что «крупнейшие инженеры XVI в. выходили именно из Литвы и ни один из европейских народов, кроме литовцев, не владел мастерством подкопа». Но Зимин и не учитывает, что термин «литвин» – как «немец» или «немчин» – столь же расплывчат и может означать как собственно литовца, так и подданного великого князя литовского западнорусского, южнорусского, польского, молдавского и прочего национального происхождения. Также не учтена вероятность наличия в литовском войске иностранных мастеров по военному делу, включая специалистов по осадно-подкопным работам, а ведь кто-то из них мог к тому же попасть в плен к русским, а из плена – на службу в русское войско.
При всех вышеперечисленных предположениях должно ли нас удивлять, когда в англоязычном справочнике мы сталкиваемся с формулировкой «литовский инженер Немчин Размысл» – «the Lithuanian engineer Nemchin Razmysl»?
Если вернуться к источникам, то на их основе, мне кажется, можно прийти лишь к следующим выводам: «размысл» был «немчином», то есть иностранцем западноевропейского происхождения («Летописец начала царства» и пр.); итальянцем («Казанская история»); человеком неопределенной национальности, перешедшим на русскую службу из литовского лагеря («Сказание о походе на Казань»).
Теперь о самом термине «размысл».
Мне представляется, что имена «Асмус», «Эразмус» суть лишь искажения иностранными авторами этого старинного русского слова.
Однако существует и противоположное мнение. Так, составитель именного указателя к Никоновской летописи рядом со словом «Размысл» ставит в скобках с вопросительным знаком фамилию «Размуссен». А историк Сергей Платонов считает, что Карамзин неправ, принимая летописное слово «Размысл» за имя нарицательное: «В словарях Срезневского и Даля «размысл» имеет несколько значений, но ни одного в смысле «инженера». Вероятнее, «Размысл» есть испорченная фамилия «Размуссен». Датский гонец Петер Размуссен в 1602 году именовался «Петр Размысл».
Согласно же А.А. Зимину, «в литературе иногда встречается мнение, что «размысл» – смышленый человек. Однако это просто неудачное толкование прозвища участника взятия Казани. Ни в одном источнике «размысл» как нарицательное имя не упоминается. Заметим, что в писцовой книге записан «Розмысл Петров», т. е. имя-прозвище, а не простое указание на его род занятий…». В то же время Зимин отчасти себе противоречит, поясняя что «размысл» – прозвище, а «не простое указание на его род занятий», и когда в примечании он признает, что «В. Даль трактует слово «размысл» как «военный инженер», хотя «только со ссылкой на «Никоновскую летопись». А Срезневский, также цитируемый Зиминым в примечании, приводит несколько относительно ранних источников, в которых «размысл» употребляется как нарицательное существительное, именующее свойства, необходимые для выполнения интеллектуальных задач.
Но вернемся к тому, с чего мы начали, и рассмотрим еще одно предание. Великий князь Николай Михайлович Романов в краткой биографии сатирического поэта Сергея Никифоровича Марина утверждает, что «по семейному преданию, Марины происходят от итальянца архитектора Марини, приехавшего в Россию вместе со знаменитым Аристотелем Фиораванти. Сын этого итальянца, по русскому произношению получил фамилию «Маринина» (сын Маринин), как и именовались первоначально Марины. Документально известно, что в 1515 г., 23 февраля, Великий князь Василий Иванович пожаловал Пашку Гридина Маринина поместьями в Можайском уезде… вместе с чрезвычайно редкой «несудимой грамотой»… Грамота эта была подтверждена Грозным в 1545 г. сыну Павла, Петрушке Маринину. Последний был тот инженер, «розмысл», который, по рассказу Курбского, сделал подкоп и взорвал Казань». Однако, как справедливо отмечает А. Зимин, «А.М. Курбский, рассказывая о подкопе, не называет того, кто проводил инженерные работы».
В «Русской родословной книге» Лобанова-Ростовского поколенная роспись рода Мариных начинается с записи «Павел Гридин сын Марин…» Вторая запись: Петр Павлович, при взятии Казани (1552) был при князе Курбском «розмыслом (инженером)». Та же поколенная роспись с некоторыми добавлениями опубликована в полном собрании сочинений Сергея Никифоровича Марина.
В полном собрании сочинений Сергея Никифоровича Марина опубликован также текст грамоты Василия III от 23 февраля 1515 г. с подтверждением Ивана IV от 15 января 1545 г., из семейного архива Мариных. Этой грамотой Василий Иванович жалует поместьями в Можайском уезде родоначальника Мариных «Пашку Гридина сына Мариниа», а «Князь велики Иван Васильевич всея Руси по сей грамоте пожалова Павлушку Гендруанта Мариниа отца (неразбор.) поместьми» и т. д. В Актах служилых землевладельцев (АСЗ) тот же документ публикуется с некоторыми (по-моему, более верными) вариантами в транскрипции: среди них вместо «Пашку Гридина сына Мариниа» – «Пашку Гридина сына Марина», а вместо «Князь велики Иван Васильевич… пожалова Павлушку Гендруанта Мариниа отца (неразбор.) поместьми (неразбор.)» – «Князь Великий Иван Васильевич… пожаловал Петрушку Павлова сына Марина отца ево поместьем по тому, как было за его отцом за Павлом».
Как сообщается в собрании сочинений С.Н. Марина, подлинник этого документа погиб, а копия его хранится в Рукописном отделе Государственного литературного музея.
Так вот, оказывается, что родоначальник Мариных именовался еще и «Гендруант» или «Гедруант», а согласно некоторым авторам, этот Павел Гедруант был родом из Сан-Марино. В словаре Брокгауза и Эфрона можно прочесть, что Марины – «дворянский род, происходящий от Павла Умдика сына… Его сын Петр был при осаде и взятии Казани «росмыслом» (инженером)…». А в АСЗ в кратком описании документа, в именном указателе и в оглавлении «Гридин сын» исправлен на «Григорьев сын».
Таким образом, мы имеем: Павел Гридин/Умдик/ Григорьев сын, Гедруант, Маринин, Марини, Марин.
Оставим в стороне проблему времени появления в России Павла Марина (утверждение, что приехал вместе с Аристотелем Фиораванти не стоит серьезного рассмотрения). Отчество «Гридин (или Умдик) сын» и имя «Гедруант» мне не совсем понятны, а скорее, совсем не понятны. Не располагая рукописным оригиналом упомянутой выше грамоты, можно лишь строить догадки. Кто прочел «Умдик сын», кто «Гедруант», кто «Гридин сын», а кто-то «Григорьев сын». У Карновича, которого мы процитировали в начале, – скорее всего, у кого-то другого и до него – «Гридин сын Марини» стал «Градинеско Марини» (но Градинеско как итальянское имя – неправдоподобно), а «…сын Марин(и)» чья-то легкая рука превратила в «Сан Марино». Так вот и возникают легенды.
Мимоходом хотелось бы здесь отметить следующее любопытное совпадение. Во Франции в середине XVI в., примерно в период активности размысла Ивана Грозного, действовали два болонских наемных военных инженера по фамилии Марини, видимо – из одной семьи: Girolamo и Camillo Marini. Профессиональные династии были довольно распространенным явлением.
Как бы то ни было, но, похоже, что российские историки, писавшие о покорении Казани Иваном Грозным, а вместе с ними источниковеды, обошли стороной четкую идентификацию (в «Казанской истории») мастеров, участвовавших в подготовительных инженерных операциях по осаде и взятию города, с фрягами-итальянцами. А ведь всего через десяток лет после этой военной победы, в 1563 г. при осаде Полоцка мы снова встречаем итальянцев с размыслом в войсках Ивана Грозного. Как сообщает «Записная книга Полоцкого похода 1562/63 года»: «Да велел [царь] зделати размыслу и фрязом щиты, с которым идти перед туры, и туры за ними ставити». В моей книге дан обзор литературы, свидетельствующей о присутствии в XV–XVIII вв. итальянских наемных военных и военных экспертов во всех западноевропейских армиях, и особенно – причем на самом высоком уровне – в испанских и австронемецких (Alessandro Farnese, Ambrogio Spinola, Raimondo Montecuccoli, Ottavio Piccolomini, Federico Veterani, Luigi Ferdinando Marsigli и пр.). Здесь же, в заключение – для лучшего понимания исторического контекста и в качестве пищи для дальнейших размышлений – приведу несколько цитат из сборника о военном деле в Восточной Европе между 1500 и 1800 гг.
«Внимание большинства исследований о распространении новой итальянской военной технологии в Московии сосредоточено на итальянских инженерах и пушкарях, приглашенных при Иване III и Василии III… Гораздо меньше написано об опосредованной передаче итальянской технологии через Дунайскую Европу в Польшу или Московию, или о роли дунайской границы как лаборатория новых, специфически восточно-европейских, военных инноваций… Габсбургские владения, а также северная Германия стали проводниками проникновения в польско-литовское государство итальянских военнотехнолонических знаний…». «Наиболее востребованными в восточно-европейских дворах в конце XV до первой половины XVI вв. были итальянские мастера, которые могли передавать новые технические знания в литье пушек, фортификации и осадно-подкопных работах». «В середине XVI века итальянские военные инженеры служили при Стефане Баторий, который их использовал в осадных работах, строительстве огневых позиций, минировании и пр.». Еще после Казанской победы 1552 года, «в 1560-х и 1570-х годах Иван Грозный и Стефан Баторий соревновались друг с другом в найме итальянских мастеров».